На другой день, в воскресенье, Калерия, неостывающая, злая, ни к чему не могла привязать руки. Ходила по двору, искала дела. Начнет что-нибудь, тут же бросит, забыв. И стоит. Словно на раздвоенной дороге. Уходила на огород. Там бесцельно бродила. Опять не могла зацепиться взглядом ни за что. Возвращалась. Выносила зачем-то из сарая мешок. Шла с ним. Мешок волокся за ней, потом, брошенный, ложился, словно накрывал сам себя с головой от стыда… Избегала глаз Антонины. Боялась не родившихся ее слов. Все время обходила ее как-то вдалеке, большим кругом. Хотя тоже надо было перебирать с ней огурцы на засолку.

Антонина ползала по большой, брошенной прямо на землю клеенке, разгребала кучу, отбирала хорошие, отбрасывала плохие, негодные в ведро. Зная сестру, спокойно ждала, когда пройдет дурь.

Появлялись Колька и Сашка. Маленький Колька важно, не торопясь, ехал по двору. В красных сандалиях, в белых носочках с помпончиками – медленно вышагивали, опускаясь и поднимаясь с педалями, царские ножки. Велосипед был тоже медленный. Хвостатый. Как павлин. «О! – заорала Калерия, выстрелив в велосипедиста длинным своим пальцем. – Ха! Ха! Ха! Барчонок выехал на прогулку! Где только носочки откопал…» – «В сундуке взял», – ответил Колька, вышагивая с педалями. «Ха! Ха! Ха!»

Антонина любовалась. Сашка похудел от нетерпения, спотыкался рядом с велосипедистом. «Ну, давай! Хватит тебе, хватит!» Колька говорил, что обкатка.

Наконец довольно рослый Сашка загонял под себя трехколесный – и наяривал. Коленки мелькали выше головы! Ахнув, Колька кидался, тут же останавливал. «Обкатка же!..» – «Ха! Ха! Ха! – опять кричала мать, с веревки сдергивая белье. – Вот он – жмот! Шумихинский жмотёнок!»

К обеду ближе в первый раз пнула велосипед. На дороге тотунее оказался. Потом еще раз. «Не ставь куда попало!» – отлетал, падал набок велосипед. Колька подбегал. Подняв машину, рукавом отирал пыль с крыльев, с руля. Покорный, терпящий всё. Чего уж теперь, раз дура такая…

– Не пачкай рубашку! – орала мать. Колька уводил велосипед. Потом садился, ехал со двора подальше.

После обеда велосипед вынесла за одну ручку. На крыльцо. Как противную каракатицу какую вывернутую! (Он словно сам ей в руки лез!)

– А ну убирай! – чуть не кидала сыну. – А то сама вышвырну!

Колька подхватывал. Топтался, не знал, куда с велосипедом идти. Места велосипеду с Колькой не было. Понес к сараю. Обняв, как подстреленную птицу.

Через час велосипед и Колька выехали из-за угла дома. С улицы. (Сашка интерес к этому велосипедику уже потерял, ненадолго хватило интереса, с матерью волухтал в корыте с водой огурцы.) Калерия подбегала. «Всё дерьмо на колеса собрал! Всё собачье дерьмо! Кто мыть будет! Кто! Я?!» Колька осаживал, осаживал педалями на месте. Затрещину получил.

Антонина брала велосипед, отмывала колеса в бочке с дождевой водой…

– Не намывай ему! – уже визжала Калерия. – Пусть сам моет, паразит! Са-ам!..

– Ты что – совсем сдурела? При чем ребенок тут, при чем! На, велосипед разбей, докажи «гаду игарскому»…

Калерия, подбежав, схватила. Неуклюже, высоко вскинула. Швырнула. Колька с ревом побежал к упавшему велосипеду.

Антонина побледнела.

– Дура ты, дура чертова! – Подошла к Кольке, взяла за руку, подхватила велосипед: – Пойдем, Коля. Не плачь…

– И пусть не приходит с ним! Пусть не приходит! – кричала Калерия. Упала тощим задом на крыльцо. С расставленными ногами, с провалившейся юбкой, раскачивалась из стороны в сторону, выла, стукала в бессилии сжатыми кулачками по мосластым острым своим коленям.

– Будь ты проклят, проклятый Шумиха! Будь ты проклят! О, господи-и!..