Дело шло медленно, туго. Все время палец словно обжигался. Не о те буквы. Надо было согласиться, оставить текст объявления Сереже, напечатал бы нормально, так нет – сам!

О каком-то там штрихе, чтобы исправлять – какая речь у новоиспеченного машиниста? Приходилось этак небрежно (профессионал!) выдергивать испорченные листы, чтобы так же лихо закручивать новые. Только этому и научился.

Кое-как нашлепал одно объявление. (А надо-то – с пяток хотя бы.) Отложил лист, перевел дух. Взгляд столкнулся с неузнаваемыми – веселыми – глазами Жени Серовой. На фотографии. На стене. Вздрогнул даже… Сначала смотрел на нее, любуясь. Потом, не отдавая себе отчета, сокрушался. Точно знал ее и такой когда-то, в своей молодости, точно теперь она – старуха. Супруг ее на противоположной стенке был по-юношески голоден, тощ, но горд и значителен. И почему-то в шляпе.

Осторожно Кропин дальше стал нашлепывать. Как всегда, когда оставался один в чужом жилище, чувствовал себя неуверенно, стеснительно: с места не вставал, ничего не брал на столе, не трогал. Лишь посматривал на оставленный ему ключ. От комнаты. Хотелось пить, во рту пересохло, но к стакану, к чайнику на кухоньке не шел, терпел – на улице где-нибудь…

В прихожей вдруг зашебуршилось в замке. Кропин хотел крикнуть, что открыто, но в дверях уже стояла Нырова. И тоже – с ключом в руке…

И вытаращились они в изумлении друг на дружку. Будто два вора-домушника. Которые неожиданно встретились на сломе. Один уже работает, а другой – вот только ломанулся…

Нырова закрыла рот, сглотнула. Вильнув взглядом, спятилась за дверь. Кропин замер, удерживая случившееся в себе, не выпуская его в комнату. Начал дико, мучительно краснеть.

Снова открылась дверь… Хватаясь за край стола и стул, Кропин судорожно поднимался…

Но его не видели. Силкина и Нырова уставились на высокую чугунную старинную машинку на столе. Уставились, как на завод в миниатюре, фабрику, как на раскрытую наконец-то подпольную типографию.

– Чья машинка?

– Где? Какая?

– Вон – на столе?..

– Ах, эта-а?..

Покраснев еще гуще, чувствуя, что катастрофически дуреет, Кропин зачем-то начал длинно, путано объяснять, что машинка эта была его, Кропина, когда-то, вернее, даже не его, а соседки, Вали Семеновой, старушки, которая умерла три года назад, а потом она попала к нему, Кропину (??!), машинка, машинка попала, родственники не взяли, а мне – память, понимаете? просто память, мы дружили с ней тридцать лет (??!), с Валей, с Валей Семеновой, и вот она, машинка, у меня осталась, а потом пришел Новоселов, Саша (??!), ну в гости, понимаете? чайку попить, а машинка – стоит, на тумбочке стоит, короче – мы ее в мастерскую, там – корзину сменили, ну шрифт, шрифт новый поставили, потом смазали, то-сё, вечная, говорят, ну мы ее с Сашей – и Сереже Серову, сюрпризом, на день рождения… А собственно, какого черта?..

– При чем здесь Серов – шофер, слесарь?.. – подлавливала Силкина.

– Да он же писатель, понимаете? Талантливый писатель! Ему же она необходима, нужна!

Силкина и Нырова переглянулись.

– И что же он написал? Если не секрет? Где? Что?

Кропин уже искал на книжной полке журнал. Сиреневого цвета журнал. С сиреневой обложкой. Нигде не находил. «Сейчас! Обождите!» Ринулся из комнаты.

Через несколько минут вернулся. Журнал – в руках.

– Вот! Вот! Смотрите! – как слепым, как глухим подсовывал под нос развернутый журнал. – Вот! «Рассыпающееся время». Повесть. Автор – Сергей Серов! Видите?.. У Новоселова взял. У Саши… «Рассыпающееся время»…

– Почему у Новоселова? При чем здесь Новоселов? – окончательно дубела, зло упрямилась Силкина. – При чем?