Зато на улице жизнь била ключом. Ежедневно выдумывалось бесчисленное количество всевозможных игр и развлечений. Неизменные походы на озеро дважды или трижды в день, дискотеки в соседнем лагере и просто нескончаемая беготня по окрестностям. Директор, при котором прошли мои первые и самые беззаботные годы пребывания здесь, заслужил прозвище Пиночет. Быть может, молодежи при нем и не жилось излишне привольно, для меня по сей день годы его правления остаются образцовыми. В начале

Смены проводились замечательные собрания, текст которых каждый из нас знал назубок, а потому мы развлекались лазаньем по перилам, передразниванием и прочими безобидными шалостями. В ожидании, когда же распахнутся двери столовой, мы не находили себе места. В день заезда для посетителей всегда готовил что-нибудь особенное дядя Витя, фирменным блюдом которого были запеченные с майонезом и сыром сосиски. Не знаю никого, кто оставался в те дни равнодушен к этому величайшему изобретению всех времен и народов в сфере кулинарии. Под конец общелагерного собрания мы выстраивались в очередь, и в заветную секунду неслись хватать подносы, приборы, салаты, хлеб и прочие мелочи, которые способны были унести. Родители, как всегда, заставляли нас понервничать, слишком долго подходя к раздаче, задержавшись у умывальников, или вообще уходя за чем-то, оставленным в домике. Это даже хуже, чем стоять на кассе в супермаркете одному, поскольку вокруг тебя голодная разъяренная толпа таких же шалопаев, как и ты. Ребята постарше, которые могут сами себе взять второе, и взрослые, всемогущие, способные унести три тарелки первого блюда на одном подносе, маневрируя при этом среди толпы ребятишек. У каждого в столовой был закрепленный за ним столик, кровосмешение не приветствовалось. А со сменой мест политика была строже, чем в самолетах.

По вечерам на полянке, полукругом обставленной лавочками, там же, где толкали праздничную речь в честь открытия смены, разжигали костер. Все рассаживались по местам, приносили стулья, хлеб, украдкой припасенный на ужине, студенты иногда доставали гитару. Текли беседы, разносился приглушенный смех, мелькали на лицах отблески костра. Искры взмывали в темнеющее над головами небо. Я даже сейчас могу воспроизвести в памяти этот запах жареного хлеба, смеющиеся лица, жар от пламени и усталость за целый день лагерных забот. Веки тяжелели еще до официального отбоя. Детей уносили спящими. С отбоем лагерь погружался в дрему, укутанный сосновым одеялом.

Время текло по-особому, иначе, неторопливо, день тянулся как несколько лет, месяц – как вечность. Территория лагеря казалась необъятной, лес – неизмеримым, каждая тропка – дорога в неизвестность. Путь от лагеря до озера занимал, по моим представлениям, добрую половину дня. А в воде мы проводили неделю, если не больше. Но как ни странно, возвращались всегда точно ко времени приема пищи.

Нас обычно привозил дедуля. В красной старушке-машине всегда было нестерпимо жарко, вещей набиралось столько, что можно было подумать – мы обнесли какой-нибудь блошиный рынок. В день отъезда я всегда просыпалась рано и все утро от волнения и нетерпения не находила себе места. Мешала сборам и выбегала то на балкон, чтобы убедиться – тепло, то на улицу, едва заслышав приближающуюся машину. Мы долго загружали барахло, и, наконец, трогались.

Когда на выезде из города открыли ТЦ «Наш», сложилась традиция – заезжать в него и закупаться провиантом. Вспоминаю только прохладу кондиционеров, слишком контрастную по сравнению с душным салоном машины, ледяной квас и воздушный разноцветный зефир, который я неизменно выпрашивала себе.