Место все заполнялось. Она осталась стоять, как архаичное, монументальное и невозмутимое божество, возвышаясь над более скромными аспектами самой себя, которые теперь проявлялись по ее зову. От огромных полубиологических фабрик, укрытых на нижних палубах, и до скромных и неутомимых эргатов[7], которые ползали по корме, заполняя ее микротрещины, – все ноэмы прекратили суетиться и гудеть, словно сонм ментальных светлячков. Всё в корабле снова стало тихим и пустынным: башни из стекла и стали, уставленные лабораториями, отсеки с разнообразными экосистемами, головокружительная сеть лифтов, работающая в трех измерениях, элегантные сады, раскинувшиеся на стенах огромной галереи, в которой находился ускоритель частиц. И все эти ноэмы были, как ни парадоксально, не чем иным, как эманациями ее мощной мысли, частичными аспектами, пусть и не полными, но эффективными и узкоспециализированными, той неизмеримой логической субстанции, которая ее составляла – всего лишь ее изменяющимися формами, временными проявлениями. Так что собирая их вокруг себя, она входила в свою собственную суть, будто бы предавшись теологическому, экстатическому и глубокому самопознанию; тому «познай себя сам», которое ни один из земных мудрецов и не мечтал испытать.
Теперь крошечные разумы заполняли платформу красного камня. Их тонкие платья мели по земле, не оставляя на ней следов, и там, где они проходили, ни одна тень не легла на камень. Исчезающие призраки, похожие на бледные барельефы, что украшают древние гробницы, странные существа собирались на ее зов и с испугом ждали ее слов. Пугались они не без основания. Ее пожирал глухой, разрушительный гнев, жидкий концентрат ненависти, будто яд, растекающийся по сосудам, который, подходя все ближе, достигает сердца. И эта потенциальная жестокость обращалась не на кого иного, как на ее саму – ведь все они были ее составляющими. Она представила себе, как уничтожает их всех, до последнего, давит, как насекомых, и остается одна в пустой оболочке, освобожденной от всякого присутствия, и тихо остывает в этом далеком, затерянном пространстве. Представила, что умирает. И снова этого пожелала.
Но ей не дали такой возможности. Тонкая и высокая фигура протолкалась к ней через толпу. Внешность ее казалась более конкретной, более ясной, чем облик других ноэмов: чтобы сформировать этот образ, понадобилось прибегнуть к более мощной обработке данных. Тонкое белоснежное покрывало укутывало все ее тело, за исключением лица и нескольких падавших на лоб черных прядей. Будь она закутана с ног до головы, Плавтина все равно знала бы, как она выглядит. Ведь это совершенно определенно был ее собственный образ.
Плавтина наклонилась к этой фигуре, рот ее скривился в неприятной усмешке:
– Не нужно было меня будить. Вы не последовали моим инструкциям.
Ее собеседница задрожала под устремленным на нее взглядом, едва не сделала шаг назад, подыскивая слова – будто рыба, выброшенная на берег, которая напрасно изо всех сил раскрывает жабры, задыхаясь.