– Как ты живешь в этом мусоре?

Живолуп хихикнул. Это единственное, что осталось от него прежнего – этот скорый смешок. В остальном они будто поменялись ролями. Теперь Георгий был хозяином ситуации, а Живолуп заранее проигрывал. Изумило Цыплухина то, что фальшивый «чекист» так безропотно принял свою роль. Совсем не удивляясь приходу Георгия, словно даже ожидая его. Это было странно. Но подумать об этом времени не было. Заметив в углу комнаты табуретку, Георгий присел на нее. Живолуп разместился на топчане.

– Братец, да ты в полном… погребе, – сказал Цыплухин. – Понимаешь, зачем я пришел?

Живолуп кивнул.

– Понимаю, – быстро заговорил он. – Ждал, что говорить, тебя… Вас… Ну, предполагал то есть. Это очень грустно. Все произошло совсем не так, как мне хотелось. Этот роковой звонок… Он все перевернул. Но кто же знал! Это была мелкая месть, я не спорю, но он очень грубо со мной обошелся, я тогда собой не владел… А вообще, удивительно, что пришли именно вы. Я ждал другого. Странно, вот именно вас я в этой роли совсем не представлял. Неужели передо мной прикидывались?

– Нечего базарить, – сказал Цыплухин и встал. Живолуп начинал юлить и мог заговорить его, подсунуть разные фразочки и аргументы. А это было лишнее. Георгий ощупывал в кармане нож. От ладоней он был теплым. Палец то и дело натыкался на острие.

Живолуп вскочил.

– Гнида, недоросток! – вдруг проревел он. – Думаешь, я дешево себя продам? – и рванулся из комнаты, толкнув Цыплухина в грудь. Тот не ожидал атаки и пропустил противника. Чувствуя, как бегут секунды, ставшие тяжелыми и решительными, Георгий ринулся следом. Тело его стало как ватное, с трудом он уловил, что Живолуп нырнул в спальню и пытается запереть за собой дверь. Но ключ сразу не повернулся, застрял, и Цыплухин всем телом ударил, распахнулась спальня, Живолуп отлетел к столу, ухватился за полки, висевшие на стене. Те не выдержали, посыпались на пол вместе с книгами. Георгий снова толкнул – тот опрокинулся через стол, согнулся, вырвал из стола ящик, нашаривал в нем, выхватил нож, отскочил к балконной двери. Оскалившись, весь красный от напряжения, выставив вперед нож – тонкий, канцелярский, почти безобидный, – он прохрипел:

– Ты, паскуда, куда ты лезешь, щенок? Тебе сопли не подтерли, а ты тявкаешь…

Цыплухин, не торопясь, огляделся. Закрыл дверь. Достал из кармана большой кухонный нож, веско покачал его в ладони. Живолуп, завидев нож, перестал дрожать. Он смотрел на лезвие, как приговоренный.

– Зачем я тебе? – проговорил он совсем другим голосом, почти плачущим. – Я ведь старик… Грех на душу берешь. Ладно бы бандит зашел, да ты-то парень хороший, знаю ведь. Подумай, как жить будешь. Ну?

Георгий подошел на шаг. Живолуп опустил свой нож.

– У стариков и кровь холодная. Разрежешь – холод. Вены еле теплятся. Скоро сам отойду. А тебе – грех. Знаю, что за дело пришел. Не просто так. Заслужил. Дело мое черное, гнусное. Не спорю. Только ты все равно отпусти. Его уже не вернешь. Сам так не хотел, вышло. Пощади, прошу. Хочешь, на колени стану?

И он правда стал опадать на пол. Но только Георгий двинулся, чтобы перехватить его падение, Живолуп рванул вперед, оттолкнул, ножом, еще бывшим в руке, ударил – и бежать. Георгий остановился. По губам текла кровь. Нащупал – щека рассечена. Словно красная пелена застелила глаза. Рванулся по коридору и догнал Живолупа, когда тот судорожно открывал дверной замок. Не везло ему – и этот заел. Георгий ударил его чем пришлось, вышло, что рукояткой ножа… Живолуп упал и затих. На затылке заалела кровь.

«Финита», – подумал Цыплухин и присел рядом. Потом встал, отыскал платок, прижал к щеке. Живолуп чуть застонал. Георгий за ноги оттащил его в зал. На журнальном столике, под ворохом газет, заметил телефон. Снял трубку – гудки идут. Вызвал «скорую». Потом вышел из квартиры. Спустился вниз. Зашагал, не торопясь. Редкие прохожие удивленно взглядывали на его платок, пропитавшийся кровью. Чуть подташнивало. Голова кружилась. Уже отойдя порядком, он подумал, что ничего не понял из того, говорил старик. Но это уже неважно. Словно кровь смыла предательство. Георгий чувствовал себя другим человеком. Его шатало, он мог упасть в обморок, но наверняка знал, что не упадет. Он шагал домой, зажимая рану.