– Аделина, не пытайся сейчас рассуждать о том, что нас ждет в будущем. Будущее – это не статичный объект. Оно создается вариабельным множеством наших выборов. Возможность изменить будущее есть всегда, даже если тебе сейчас кажется, что один человек не может идти против целой системы. Те жертвы, которые уже были принесены на алтарь Великой Справедливости, не были напрасно поглощены очистительным огнем войны и трех социальных революций. Они помогли тебе оказаться сейчас в этом кабинете, где ты встретилась лицом к лицу со своими самыми сильными страхами.

– Страхом правды и…?

– Страхом перед самой собой, перед своими возможностями, перед риском полного краха привычной тебе системы. Но в основе всего лежит страх быть отвергнутой обществом и умереть в одиночестве. Именно этот корневой страх смерти ты и должна в себе побороть. Не только страх собственной смерти, но и страх смерти твоих близких, смерти всего привычного в этом мире. Только ощутив в себе подлинную свободу, ты сможешь помочь и другим обрести ее. Тогда ты найдешь верное решение.

Это было уже слишком. Слишком патетично, слишком философски, как-то не по-настоящему. Аделина чувствовала себя героем нелепого блокбастера, в котором должны умереть все ее близкие, а она сама, также умерев, должна затем воскреснуть и спасти этот мир, следуя канонам мета-религии.

– Мне просто немного не по себе от всего происходящего вокруг меня последние три дня. И то, что Вы говорите сейчас о какой-то особой миссии, о возможностях, которые я не должна упускать… Я не понимаю этого! Какой должна стать моя жизнь? Почему вообще именно я оказалась в фокусе Вашего внимания?

Казалось, что Лидия Аркадьевна читает ее мысли, как открытую книгу, потому что мягкая улыбка вновь коснулась ее строгих губ, едва Аделина начала говорить.

– Оглянись вокруг. Мир заснул много лет назад, молчаливо приняв приговор, вынесенный общенациональным поручением. Всех держат в страхе смерти, и это служит лучшей мотивацией к труду. Причем Распорядителям даже не надо брать на себя ответственность за судьбы людей или испытывать чувство вины перед теми, кто относится к низшим категориям общественной полезности. Они делают все, чтобы такие люди сразу ни на что не надеялись и, преклоняясь перед Великой Справедливостью, легко жертвовали своими жизнями ради накопления общенационального блага. В то же время, те супер-производители благ, кто еще хоть что-то может, сделают все, чтобы остаться на плаву и тянуть за собой своих иждивенцев.

«Идеальная социальная кинетическая система, к тому же с саморегуляцией и самоуничтожением путем легальной эвтаназии», – мрачно подумала Аделина. Вершинина продолжала свою трагическую и одновременно вдохновляющую речь.

– Ты отличаешься от остальных, ты другая. Тебе небезразличны причины тех явлений, которые ты наблюдаешь. Ты задаешь вопросы там, где другие лишь отводят глаза. Ты упорно работаешь, чтобы предложить лучшее решение из возможных. Ты достойна того, чтобы хотя бы попытаться что-то изменить. И я верю, что ты сможешь во всем разобраться. Аккуратно, шаг за шагом, с достаточной осторожностью, но ты придешь к тому, что позволит восстановить равные права всех пациентов на исцеляющие их болезни лекарства.

Аделина не думала, что такая скромная личность, как она, давно находится под чьим-то наблюдением и покровительством. Голова шла от всего этого кругом, но в целом она понимала, что пока для нее все складывается хорошо. Даже лучше, чем она могла надеяться, устраиваясь на работу в онкоцентр. Ведь на самом деле, она всю свою сознательную трудовую жизнь и хотела заниматься чем-то по-настоящему важным, а не просто работой, формально признанной «общественно полезной» деятельностью.