На следующее утро я писала заявление о пропаже дочери, когда зазвонил мой сотовый. Ленка сообщала, что с ней все в порядке, она жива, здорова, скоро придет домой. Силы оставили меня, и я на трясущихся от усталости и переживаний ногах поплелась домой, чтобы сообщить «радостную» весть Владимиру.

Но Ленка появилась дома на четвертый день. И только для того, чтобы собрать свои вещи. У порога её ждал, как она нам объявила, жених.

– Ты соображаешь? – зашипела я на неё. – Какой жених, у тебя муж…

– Вова, – высунулась из шифоньера Ленка, – я развожусь с тобой. Ты извини, что все так вышло, но я полюбила другого.

– Другой – это он? – кивнула я в сторону стоящего у порога молодого мужика.

– Да, – подняв бровки, ухмыльнулась Ленка. – Тебя что-то не устраивает? А-а-а-а, поняла! Не тот выбор, да? Пусть, но это мой выбор!

– Лен, давай я тебе помогу.

Вовка взял из рук жены ком одежды, положил в кресло, а потом начал аккуратно складывать в большую спортивную сумку. Ленка металась по квартире, хватая то одно, то другое, а Вовка, не говоря ни слова, паковал вещи. Через час с небольшим Ленка с женихом исчезли, а квартиру накрыла такая тишина, что хотелось собрать весь имеющийся в доме хрусталь и грохнуть об пол. И чтобы в мелкие осколки, в пыль.

Наш маленький рай кончился. Все, чему я так радовалась, рухнуло в одночасье. Ленка с видом победителя ушла, не обернувшись ни на съежившегося в углу дивана Ваську, ни на меня, ни на мужа, который через силу приводил в порядок квартиру после погрома, устроенного сбежавшей женой. Наверное, где-то жизнь продолжалась, но в нашей квартире она замерла надолго.

Все последующие дни и недели были похожи своей тусклостью, молчанием и нежеланием о чем-то думать, что-то делать.

Дочь за это время позвонила дважды. В первый раз, чтобы похвастаться, какое счастье свалилось на неё, второй для того, чтобы сообщить о дне развода.

Вовка, казалось, меньше нас с Васькой переживал её уход. Без истерик и суеты он продолжал заботиться о нас, решать с Васькой задачки, подвозить меня на работу и с работы, готовить завтраки и ужины. Вот только похудел он сильно, да уголки глаз как-то печально опустились. Глядя на него, мне хотелось плакать, а иногда я готова была разыскать Елену и притащить её домой. Но я понимала, что это бесполезно.

Вечером, накануне развода, я завела разговор с зятем.

– Я соглашусь на развод, – без всякого выражения сказал он. – Если она с тем… счастлива, зачем настаивать…

– Да она горячку порет, – начала я.

– А любовь и должна быть горячей, а не как у нас – чуть теплой.

Потом посмотрел на меня виновато и ушел к себе.

На следующий день после развода я пила кофе на кухне в одиночестве. Из комнаты Володи не доносилось ни звука, хотя пора было на работу, Васька тоже спал, потому что привык, что по утрам его будит не мать, а Володя.

Я понимала, что зятю сейчас трудно показаться мне на глаза, да и я чувствовала себя очень виноватой и перед ним, и перед дочерью. Стараясь не шуметь, я поставила чашку в мойку, собрала сумку и к выходу. Глянув на себя в зеркало, и автоматически отметив, что выгляжу не лучшим образом, сунула в сумку косметичку, решив «нарисовать лицо» перед началом работы.

Весь день я была сама не своя, путалась в документах, напрочь забыла о важных звонках, несколько раз порывалась съездить домой, поглядеть, что там и как. Честно сказать, в тот момент я переживала гораздо сильнее, чем после разрыва со своими мужьями. Там было больше злости, ревности, а здесь…

Здесь было что-то другое, но что, я не могла пока понять. Одно знала наверняка: я не хочу, чтобы Володя от нас уходил. Ни я, ни Васька не сможем без него, и дело тут не в том, что зять отлично готовит, взял на себя большую часть бытовых проблем, а потому что без него нам станет холодно и тоскливо. Пропадет чувство защищенности, желание спешить домой. Жить без Вовкиной солнечной улыбки, без его ласковых глаз, без его шуток и розыгрышей, если он уйдет…