– Ты испугался, потому что Блюмлисальп светится? – спросила девочка.
– Ну да, немного испугался, верно.
– Последние несколько недель он светится все ярче и ярче. Папа беспокоится. Папа говорит, мы с мамой должны отсюда уехать.
Я перевел взгляд на рисунки.
– Это Хайди. Я сделала рисунки ко всей книжке. Вот это домовой Альп-Эхи, а это Петер-козопас, – пояснила девочка и добавила: – Ты садись в качалку, она у нас специально для гостей.
Я подошел к громадному окну, поглядел на Блюмлисальп, расположился в качалке. Девочка у стола читала «Хайди». Было, наверное, часа три утра, когда я услышал шаги. В дверях появился высокий дородный человек. На меня посмотрел мельком и сразу обернулся к девочке:
– Глория, ты почему до сих пор не спишь? Марш в кровать!
Девочка закрыла книгу.
– Я не могу заснуть, пока тебя нет, папа. И мама все не приходит.
– Да придет, придет твоя мамочка, – сказал этот высоченный здоровяк, подходя ко мне. – Моя приемная находится на Эйгерплац.
– У меня к вам неофициальный разговор, Эдингер, – сказал я.
– Не угодно ли представиться?
Я покачался в качалке.
– Мое имя не играет роли.
– Ну хорошо. Давайте-ка выпьем коньяку. – Он отошел в угол с плитой, выудил откуда-то снизу бутылку и две рюмки. Вернувшись к столу, поставил все это, потом погладил по головке девочку, уже свернувшуюся под одеялом, задул свечи, открыл дверь и кивнул мне, приглашая идти за ним. Мы вышли на плоскую крышу. В призрачном сиянии фосфоресцирующих гор она походила на равнину, усеянную развалинами, кое-где поросшую кустарником и невысокими деревцами. Мы сели на обломках обвалившейся трубы, внизу лежал разрушенный Вифлеем. Вдалеке, за одним из рухнувших высотных зданий, смутно, как тень, угадывался город и возносился ввысь стройный силуэт собора.
– Был солдатом? – спросил Эдингер.
– И остался.
Он дал мне рюмку, налил мне, налил себе.
– Из французского посольства, – сказал Эдингер. – Рюмки тоже. Хрусталь!
– Посольство еще существует?
– Нет. Только погреба. У Администрации есть свои секреты.
Мы выпили. Он спросил, чем я занимался до войны.
– Был студентом, у старика Кацбаха, – ответил я. – Собирался писать диссертацию.
– Хм.
– О Платоне.
Он заинтересовался:
– О Платоне? О чем конкретно?
– О «Государстве», точнее о Седьмой книге «Государства».
Тут он сообщил, что в свое время тоже занимался у Кацбаха.
– Знаю, – сказал я.
– Вы насчет меня осведомлены, – констатировал он, ничуть не удивившись, и выпил.
Я спросил, известно ли ему что-нибудь о судьбе Кацбаха.
– Когда сбросили бомбу, квартира профессора сгорела, – сказал он, болтая коньяком в рюмке, – горы рукописей.
– Не везет философам, – сказал я. – В философском семинаре тоже все сгорело.
– Кроме Швеглера. Единственная книга, которую я там нашел.
– Видел ее на вашем столе.
Мы помолчали, глядя на Блюмлисальп.
Потом Эдингер предложил:
– Можете завтра пройти медицинское обследование, на Эйгерплац.
– Я еще поживу, – сказал я. – Только что обследовался.
Он не стал выяснять, кто меня обследовал, и плеснул мне коньяку, потом и себе.
– Где же армия, Эдингер? Восемьсот тысяч было мобилизовано!
– Армия… Армия… – Эдингер выпил. – На Инсбрук сбросили бомбу. – Он еще выпил. – Взрыватель замедленного действия. Вы тогда были в армии. Вам повезло.