Примерно год продолжались такие встречи. Петя читал ей стихи и что-то рассказывал из своей, в общем-то, еще ребячьей жизни, всегда ограниченный временем, потому что Мила по-деловому сжимала свое пребывание рядом с ним.

Ей же хватало и минуты встречи (не свидания, этот термин никак еще не вписывался в их отношения), встречи для внутренней подзарядки ощущений. А когда он выдавал стихи, ее деловая и прагматичная головка непроизвольно произносила, что он сошел с ума.

Мила никогда не находила удовольствия в стихах, – обладая техническим складом ума, она и в прозе получала удовольствие только от сюжета, от результата действия, но никак не от мастерства составленных фраз или богатства слов.

Да, конечно, в школе она, как и все, была на уроках литературы и очень добросовестно учила «Буря мглою небо кроет…» (А. Пушкин), но никогда ни одна строчка ничего не задевала внутри нее. Сейчас же как-то стали появляться какие-то приятные ощущения от ритма, от слов, от течения мелодии стиха.

Петя выдавал: «Дверь полуоткрыта, липы веют сладко, на столе забыты хлыстик и перчатка…» (А. Ахматова), или «Мне и доныне хочется грызть жаркой рябины горькую кисть» (М. Цветаева), или «Я помню вечер, бледно скромный, цветы усталых георгин, и детский взор, – он мне напомнил глаза египетских богинь» (В. Брюсов).

И внутри у Милы начинала звучать струна. Ритмично повторяя «глаза египетских богинь», Мила с удивлением прислушивалась к себе. Такого она от себя не ожидала. Это было ново и неожиданно.

Теперь Мила наблюдала за собой так, как будто она была беременна. Но эта «беременность» совсем не влекла за собой телесных изменений. Наряду с по-новому пробудившейся чувственностью теперь Мила с удовольствием повторяла услышанные строки: «Осень в кучи листья собирает и кружит, кружит по одному…» (М. Светлов), – то, что в этот день услышала от Пети.

Она стала по-новому смотреть на фразы, на речь людей. Если раньше ее голова безжалостно делила услышанное, что Мила всегда воспринимала как информацию, на «полезное» и «бесполезное», то теперь она стала разглядывать и слова, которые передавали «информацию», и фразы, их изысканность или наоборот простоту и незатейливость.

В ней поселилась доселе неизведанная мечтательность, и, чтобы вернуться к делам, Мила теперь «переключала» себя в «деловой режим». Во всяком случае, так она формулировала свои незаметные скатывания в чувствительную мечтательность и «щелчком выключателя» возвращение к обычному, нормальному, как ей казалось, существованию.

Была ли она довольна случившимися переменами? И да, и нет. Новый уровень сексуальной чувственности ей нравился, это были уже давно хорошо известные приятные ощущения, ставшие теперь еще «вкуснее». Открывшаяся чувственность к словам, откуда-то появившаяся мечтательность – озадачивали, но пока не мешали ни ее жизни, ни течению ее дел, а значит, от них можно было и не избавляться.

Мила часто раздумывала над тем, что же Петя нашел в ней, что влечет его к ней. На то, что он влюбился, это было не похоже. Мила хорошо помнила свою влюбленность в первого Мужа, когда не хватало не только минут, но и часов, и дней, чтобы побыть рядом с ним. Когда каждый миг был бесконечен, а дни, недели исчезали мгновениями.

И это Петино ненавязчивое общение никак не вязалось в ее голове с назойливой настойчивостью влюбленности. Что же? Почему он ходит? Почему ищет общения с ней? Может она просто объект его экспериментов?

Невольно возникавшие вопросы также невольно вызывали и сравнения. И Мила сравнивала отношение и поведение Пети с Вадимом, с Мужем. С Мужем теперешним.