– И? – снова спросил Теодор. – Нашли?

– Нашёл. На городском кладбище. Родные передали мне шкатулку жены с письмами от её любовника. Сверху лежал конверт, предназначенный мне. На нём было начертано её рукой: «Карлу Иерониму. Вручить после моей смерти». Я распечатал конверт. Там было написано всего одно слово: «Проклинаю!»

Карл потёр руками лицо, как бы снова возвращаясь в то время.

– Наверное, я всё-таки зря его убил, – помолчав, сказал он. – Надо быть более великодушным. И встал из-за стола.

Все трое вышли на улицу.

– Темень какая, – выругался Карл. – Я, кажется, уже во что-то вляпался. Ни одного фонаря не горит. Куда только отцы города смотрят?

– Как куда, достопочтимый Карл, не иначе, как в ваш карман, – съязвил Теодор. – Надеюсь, там не только два лишних талера завалялось. Да, друзья мои, хотите, чтоб в городе светло было – раскошеливайтесь. Наши отцы города – люди очень расчетливые, они готовы нести людям свет, даже фонари для этого поставили, только расходовать на их содержание казенные деньги не спешат. Вот и придумали одну умную вещь – сдавать уличные фонари в аренду.

– Кому? – не понял Карл.

– Как кому, городу. Точнее, горожанам. Хотите, чтобы фонари горели – платите за свет.

– Похоже, по тому, какая на улице темень, никто особо не спешит платить, – засмеялся Карл. – Талеры берегут.

Идти в потёмках было не просто, хоть путники и старались угадывать направление движения на ощупь.

– О, я его узнал, – вдруг закричал Игорь. – Ты смотри, даже запах тот же. Надо же, сохранился!

Он хотел войти в знакомый дом, но тяжёлая кованая дверь была заперта. Поздно уже. Мало ли кто по ночам шляется. Игорь сел на крыльцо, как тогда, в будущем. Где его, окоченевшего, и нашли…

Это был День рождения. Его День рождения. И готовился он к нему основательно. Привез из дома кучу варений, солений, которые летом помогал заготавливать родителям. Вытащил из-под кровати старый бобинный магнитофон.

– Куда ты его тащишь, – пыталась отговорить его мать. – И не лень такую тяжесть везти.

Но ему было не лень. Потому что там на этой бобине была запись самой любимой его песни. Про любовь, естественно. И когда все в общаге соберутся на его День рождения, он включит её. И пригласит на танец Лизу. В такой день она не может ему отказать. И вот тогда, когда она будет в его руках, когда сольются их дыхания, он и признается ей в своих чувствах. Да, да, это будет самый подходящий момент. Решено!

Но… когда зазвучала любимая мелодия, и он с выпрыгивающим из груди от волнения сердцем подошёл к Лизоньке, чтобы пригласить её на танец, она, часто-часто заморгав длинными ресницами огромных серых глаз, капризно произнесла:

– Ой, я устала…

Хотя ещё полчаса назад Игорь предупреждал её о том, что этот танец будет за ним. И она обещала. И не пошла…

Да, это был сильный удар. Но ещё не смертельный. Когда же к Лизе подошёл Валентин и, тряхнув копной золотых волос, вывел девушку в узкий круг комнаты на медленный танец, и та пошла… Игорь почувствовал, как его душа отделяется от бренного тела и улетает… Схватив куртку, он выскочил на улицу. Было холодно. Но он этого не чувствовал. А просто шёл, неведомо куда. Кончилась жизнь. Что его чувства, кому они интересны? Он всё шёл и шёл по заснеженной улице, которая становилась всё уже, а дома всё меньше. Становилось всё холоднее. Мороз подбирался постепенно. Сначала он стал хватать Игоря за уши, вонзая в них тысячу острых иголок, потом занялся носом и, наконец, впился в виски, сжимая их изо всех сил, так, что казалось, голова вот-вот треснет как перезревший арбуз. Но постепенно холод стал отступать, Игорь почувствовал, как в его тело медленно вползает тепло. Зато идти становилось всё труднее. Игорь подошел к какому-то старинному особняку, над дверью которого белел барельеф неведомого морехода, и, присев на ледяные ступеньки, обхватил голову замерзшими руками. Он не помнил, сколько так просидел, пока из дома не вышла за дровами какая-то сгорбленная старуха в перевязанном крест-накрест шерстяном платке.