Так вот, когда Геннадий Матвеевич находился на месте, улыбка блондинки была особенно жаркой. Но стоило Скворцову отойти, как улыбка девушки бледнела и едва ли не рассыпалась под неуверенными лучами молодого апрельского солнца.

Так что Владимир быстро взглянул на календарь, убедился, что улыбка блондинки безупречна, и решительно поздоровался.

– Доброе утро, Геннадий Матвеевич!

– Допустим! – раздался мягкий голос Скворцова.

Сам он появился только через минуту, с едва слышным поскрипыванием и посвистыванием выбравшись из какой-то невообразимой кучи бумаг.

– А, Володя! – улыбнулся Скворцов и пожал Владимиру руку. – Как дела? С чем пришел?

Владимир вкратце изложил суть проблемы и попросил о посильном участии в ее скорейшем разрешении. Скворцов нахмурил брови и задумался.

– Через меня не проходило, – наконец сказал он и пошевелил кустистыми бровями. – Но ситуация критическая, Володя!

– Потому и пришел, Геннадий Матвеевич.

– Ситуация критическая, – строго повторил Скворцов и пристально посмотрел вглубь кабинета.

Рассказывали, что раньше одного взгляда Скворцова хватало для того, чтобы нужный документ самостоятельно вылезал из шкафа и по стойке смирно представал перед Геннадием Матвеевичем, представляясь по всей форме и терпеливо ожидая дальнейших указаний.

Но, судя по всему, лучшие годы Скворцова уже прошли. Стройные ряды разноцветных папок не шелохнулись, и чуда не произошло. Геннадий Матвеевич тяжело вздохнул и снова посмотрел на Владимира.

– Я поспрашиваю, Володя, – с усталой улыбкой сказал Скворцов, но в голосе его не чувствовалось той непоколебимой уверенности, которую так ждал Владимир.

– Спасибо, Геннадий Матвеевич, – поблагодарил он и с грустью посмотрел на ярко-желтое бикини. – Никогда не хотелось сменить? – неожиданно спросил он, кивнув на календарь.

– Никогда, – твердо ответил Скворцов. – Наверное, я однолюб.

– Повезло ей.

Владимир попрощался и отправился обратно в свой кабинет. Увы, но сосредоточиться исключительно на одном документе он никак не мог. Его ждали еще как минимум пять, а если повезет, то и семь.

Семь свежих, хрустящих документов, жаждущих быть исполненными и тут же без тени сожаления забытыми. Но не всем же, в конце концов, так идет ярко-желтое бикини.

А потом он, как всегда, вернулся домой и хотел сразу же позвонить Юлии, но что-то его остановило. Какая-то темная, резкая мысль выдернула из самонадеянной расслабленности, заставила обернуться, завертеть головой и наконец прижаться к стене, не без труда сдерживая нервный, прерывистый смех.

А потом смех прошел, и Владимир в последний раз криво, страшно усмехнулся и, ссутулившись, зашагал по забирающему влево и вверх коридору.

Владимир был зол и рассеян. Он не говорил этого даже врачу, но он очень устал. До дрожи устал бродить по одинаковым пустым тоннелям, изредка встречая их безумных обитателей и крест на крест укрывшись острым, неутолимым ужасом.

Владимир чувствовал, что совсем недалек тот миг, когда он просто не сможет идти дальше. И ему останется лишь опустошенно упасть на холодный пол и печально смотреть на полоску далекого, недостижимого и такого же усталого, как и он, света. Света, который обязательно померкнет.

Но назначенный миг еще не наступил, и потому Владимир упрямо шагал, изредка с силой хлопая ладонью по шершавой стене, как бы проверяя Лабиринт на прочность. Пока что, по общему мнению, прочность Лабиринта была выше прочности Владимира. И как изменить расстановку сил в свою пользу, Владимир не представлял совершенно.

Его ждали на перекрестке. Ничуть не скрываясь, строго по центру задумчиво глядя прямо на Владимира. Огромные янтарные глаза темным огнем мерцали в холодном сумраке Лабиринта. Сильные руки покоились то ли на трости, то ли на шпаге.