Баллы нам ставили не за одно пение. Помнится, сам Лев Николаевич ставил баллы нам очень редко, и то как бы в шутку, и, кажется, только за одно пение. Другие же учителя ставили по всем предметам. Больше же всех ставил баллов сердитый учитель Владимир Александрович. В начале учения мы совсем даже не понимали, что такое «баллы». Помнится, их ставили в середине учения. В конце же учения их опять не было.

Подходила масленица. Лев Николаевич сказал:

– Давайте мы устроим гулянье на масленицу, созовем учеников из всех деревень к нам сюда на блины.

– А разве всех накормишь? – сказали мы. – Не напечешься блинов, народу соберется полк полком. Из одной ведь нашей школы сколько!

– А мы позовем четырех баб. В две печки поджаривай да и ладно.

– Скажи только, чтобы насушили дрок побольше, чтобы был пыл, – посоветовали мы.

– А масла-то мало ли пойдет, – сказал я.

– Приготовим и масла.

– Хорошо будет! – предвидя радость, сказал Макаров.

И вот Лев Николаевич объявил учителям своих школ, чтобы они приезжали на масленицу со всеми своими учениками на блины.

Наступила масленица. Съехались ученики со всех школ. Приехали на подводах со стариками и старухами. Пришли и мы. Около школы народу пушкой не прошибешь. Вышел Лев Николаевич, со всеми здравствуется и говорит:

– Очень рад, что вы приехали к нам на блины.

Блины жарились, масло коровье растоплено. Лев Николаевич вошел в кухню и поблагодарил баб за блины.

Лев Николаевич распорядился прежде накормить старух и стариков, а после учеников, потому что всем сразу некуда было поместиться. Уселись рядом, началось угощение. Лев Николаевич ходил возле столов, угощал, подставлял сам масло, подавал сметану и творог, просил есть без стеснения, мазать блины пожирней, творог и сметану не жалеть. Кончилась одна застольщина, пошла другая, сели ученики. Лев Николаевич стал обходить и этих гостей, спрашивал каждого: «Ты из какой школы, а ты из какой?»

Всех благодарил, что приехали на блины.

– Ешьте смелей, не стесняйтесь.

Лев Николаевич обратился к бабам и сказал:

– Арина, Степанида, кормите досыта, чтобы всем вдоволь было.

– Всего много, ваше сиятельство, – сказала раскрасневшаяся от печки Арина, – блинов много и масла пропасть.

– Вот это хорошо, ну а я пойду других кормить.

Лев Николаевич вышел из этого дома и пошел в тот дом, где он жил. Мы отправились с ним. В этом доме были написаны на какой-то ленте буквы: «Гуляем, ребята! Масленица!»

Начали и нас угощать, блины хорошие с маслом и с сметаной, ешь хоть в примочку. Лев Николаевич тоже ел и подхваливал блины:

– Ай-да блины! ай-да вытуленки!

Алексей Степанович не успевал ходить с тарелками за блинами. Наелись на славу. Мы поблагодарили Льва Николаевича за блины и стали расходиться. К дому собралась целая толпа школьников, старух и стариков из других деревень отблагодарить Льва Николаевича. А Лев Николаевич их тоже благодарил за то, что приехали. Все разъехались и долго помнили широкую масленицу, какую устроил им Лев Николаевич.

В начале августа 1862 года мы, три сестры, были страшно обрадованы известием, что моя мать с маленьким братом Володей и нами, тремя девочками, собирается ехать на лошадях в ходивших в то время анненских каретах[286] к отцу своему, нашему деду, Александру Михайловичу Исленьеву.

Дедушка Исленьев (описанный Львом Николаевичем в «Детстве» в лице «папа») жил в то время в имении своем Ивицы, Одоевского уезда, единственном, оставшемся от большого состояния, и то купленном на имя его второй жены, мачехи моей матери, Софии Александровны, рожденной Ждановой. Эта Жданова описана у Льва Николаевича в «Детстве» под именем «La belle Flamande»