Нечего говорить, что душою нашего маленького общества был Лев Николаевич, которого я никогда не видел скучным; напротив, он любил нас смешить своими рассказами, подчас самого неправдоподобного содержания, и когда наш детский смех уж слишком начинал терзать уши наших маменек, они обращались с просьбой к тому же Льву Николаевичу – засадить нас за какую-нибудь тихую работу, вроде переписки из книг или рисования.

Моя покойная мать очень сошлась с гр. Марией Николаевной, которая, по-видимому, тоже рада была после перенесенного ею семейного горя встретить на чужбине русскую женщину, с которой могла бы по душе поговорить.

Как теперь, вижу я их, сидящих на диване, с папиросками в руках, и вспоминающих нашу далекую родину и общих знакомых.

От природы очень общительный, я в первый же день подружился с моими новыми маленькими знакомыми, и утренняя тоска по родине вскоре сменилась нетерпением скорей одеться и бежать в сад и на берег моря для совместной беготни и уроков плавания, под опытным руководством старого рыбака, monsieur Шарля.

В первый же день приезда, гр. Лев Николаевич обратил на меня особое свое внимание, узнав от матери моей, что цель поездки нашей на юг – мое слабое здоровье и что доктора запретили мне много резвиться и бегать.

– Слышите, – обратился граф к своему племяннику и к племянницам, – играйте с Сережей, но не в «разбойники» и не в «горелки»!

И действительно, новые друзья мои – вследствие ли слова дяди или по врожденной детям чуткости – очень трогательно со мной обращались, всегда и во всем мне уступали, оберегали где могли и часто спрашивали меня во время игр – не устал ли я, а когда другие дети, приезжавшие со своими родителями в гости к нашим французам, принимали участие в наших играх, то Коля, при малейшей выходке какого-нибудь мальчугана против меня, прямо лез с ним в драку. Он был вообще, что называется, «огонь мальчик», с золотым сердцем и рыцарской душой. Благодаря его резвости и вспыльчивости моей матери приходилось часто бывать посредницей между ним и графиней, женщиной очень доброй, но болезненно раздражительной. Особенно часто ему доставалось за порчу костюма, который иногда тайком исправлялся моей бонной, так как сучья деревьев неминуемо оставляли след на легких панталонах Коли.

Семейство графа заняло верхний этаж виллы, причем Лев Николаевич поставил свой письменный стол в стеклянной галерее с видом на море. Вставал он очень рано, и мы, дети, только на минутку забегали к нему здороваться, помня строгое приказание наших маменек – не беспокоить Льва Николаевича, когда он пишет.

Но у нас утром были свои занятия: мы гурьбой отправлялись купаться и брать уроки плавания, затем неизбежная беготня по саду, а после завтрака мы предпринимали далекие прогулки по окрестностям виллы, причем за нами следовал маленький ослик, навьюченный корзинами с провизией, вином и фруктами.

Неутомимый ходок, Лев Николаевич составлял нам маршрут, изобретая все новые места для прогулок. То мы отправлялись смотреть на выварку соли на полуострове Porquerolle, то подымались на священную гору, где построена каплица с чудотворной статуей пресвятой девы, то ходили к развалинам какого-то замка, почему-то носившего название Trou des fées[231].

По дороге Лев Николаевич рассказывал нам, детям, разные сказки. Помню я какую-то о золотом коне и о гигантском дереве, с вершины которого видны были все моря и города. Зная мою слабую грудь, он нередко сажал меня на свои плечи, продолжая рассказывать на ходу свои сказки. Надо ли говорить, что мы души в нем не чаяли?…

За обедом, вечером, Лев Николаевич рассказывал нашим добродушным хозяевам всевозможные забавные небылицы о России, и те не знали, верить ему или не верить, пока графиня или моя мать не отделяли правды от вымысла.