Ионин встал и отвлеченно оглядел окрестные кресты. Разговор получился грустный. Таисья, крепкая, чуть мешковатая в своем вельветовом, несмотря на жару, старомодном платье, тоже встала и по-детски, по-домашнему потянулась, согнув руки в локтях и присев. Ионин почувствовал, что знает ее уже давно и близко, эту неприбранную усатенькую женщину, и представил ее и себя в ее «будуаре», где на низенькой двуспальной кровати, покрытой аквамариновым пикейным смятым одеяльцем, валялись раскрытые книги и в футляре полутораметровых стенных часов за темным стеклом бесшумно и мерно раскачивался маятник. Она доверчиво заглянула снизу ему в глаза и сказала:
– Вернемся ко мне? У меня тоже есть бутылка сухого, я хочу тебе ее подарить. И не возражай! Я знаю, что ту ты хотел выпить с н е й.
– Не надо даров, Таисья… Боюсь данайцев…
– Ой ли? Я ведь видела, что ты дрожал за каждую каплю.
На Таисью решительно нельзя было сердиться, даже когда она разоблачала. Она не осуждала ни за скупость, ни за вранье, констатировала, и только; перед любым другим человеком, даже (и особенно!) перед Катюшей, вздумай она столь бесцеремонно уличать, он возмутился бы, заупрямился и заврался. Таисье же был даже признателен за то, что она избавляет его от необходимости лгать. Между ними установилось полное взаимопонимание с первой минуты и надолго.
2
Расстались в три часа пополудни, разоткровенничавшись до неприличия. На следующий день должны были встретиться снова, но Ионин, боясь прогневать Катюшу (зная характер), наложил на себя епитимью и не пошел на свидание. Доступ в Таисьин пятистенок теперь для него закрылся (так казалось). Он выждал воскресенье (скоротать его помогли Синевы), а в понедельник с утра отправился на фабрику, решив по возвращении оттуда зайти в редакцию логатовской газеты, чтобы определиться на работу: там его всегда охотно принимали, потому что летом, в период отпусков, требовались сотрудники, а он не прочь был подработать, хотя Серафима Ивановна пеняла, что он не хочет отдохнуть на полном ее попечении.
3
Когда Катюше передали, что ее спрашивает «красивый молодой человек», она поняла, что это он. В белой косынке, озабоченная, как вести себя с ним, она пересекла шумный цех, на ходу вытирая руки, изрезанные пряжей, и вышла в вестибюль. Ионин сидел в углу за кадушкой с фикусом, радостно поднялся навстречу. Она холодно произнесла:
– А, приехал…
– Да вот… Как говорится: подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса…
За шуткой скрывалась обеспокоенность, он понял, что Таисья не совладала со своим женским торжеством, и ему предстоит неприятное объяснение.
– Пожаловал в гости к сестре…
– Ей-богу, не виноват: что еще я мог соврать на ее расспросы?
– Ничтожество!
– Зачем так, Катюша…
– Она мне все рассказала.
– Все-все? – недоверчиво переспросил он.
– Да, представь себе – все! Я ее, конечно, послала к черту, потому что догадалась, в чем дело. Одного только я не понимаю: зачем ты это сделал?
– Да что я сделал-то?
Вопрос оставлен без ответа. Дальше очень взвинченно:
– Зачем ты даешь повод всякой дряни компрометировать меня? Неужели тебе не стыдно? Неужели я настолько низко пала, что со мной можно так обращаться? Неужели я для тебя всего лишь подопытный зверек, над которым можно производить всякие грязные опыты? И ты еще смеешь после этого показываться мне на глаза? Какой же ты негодяй! Уходи! Не хочу тебя видеть…
Оскорбленное чувство, это надо понимать. Катюша заплакала гордыми, злыми слезами, стыдясь и отворачиваясь, но тут же овладела собой, чтобы он не думал, что она выплачется и простит: примириться так быстро и первой она не хотела, растравляя обиду, ожидая удовлетворительных объяснений и надеясь, что Таисья сильно приврала, лишь бы досадить ей.