– Нет, я вижу ее впервые, – ответил Карлман. – После смерти отца мама два года не ездила на карнавал, и мне трудно поверить, что в сложившихся обстоятельствах мы увидим шествие еще раз.

Вздохнув с сожалением, юноша не сводил взгляда с запряженной четверкой кареты, которая остановилась прямо перед парадной дверью трактира под громкое фырканье придержанных пони. Из дверей высыпали готовые помочь слуги и некоторые из любопытных гостей, поскольку прибытие важных персон не осталось незамеченным.

– О, смотрите, вот и Гортензия, – заметил Карлман и попытался увернуться от пони Звентибольда.

Гортензия же явно ожидала не тех, кто приехал в карете с гербом. Она лишь мимолетно и с некоторой рассеянностью поприветствовала их, едва не столкнувшись на пороге с одним из братьев Хелмлингов, который как раз собирался помочь своей хрупкой сестре сойти на землю.

«Наверное, мы все изменились с тех пор, как вошли под сень Сумрачного леса, – подумал Биттерлинг, увидев эту картину. – Даже дама из рода Самтфус-Кремплингов столь озабочена произошедшим, что, кажется, не в настроении приветствовать одно из самых знатных семейств в стране».

Судя по тому, как решительно шагала к ним Гортензия, она по-прежнему оставалась неутомимой и отчасти надменной дамой. Однако случившееся наложило отпечаток на ее черты. Теперь она всегда была начеку, словно опасности могут в любую минуту ворваться в ее размеренную жизнь. Не последнюю роль сыграло здесь и тесное общение со стариком Пфиффером, который в последнее время то и дело предавался мрачным предчувствиям и призывал к осторожности. Если порой Гортензия и пыталась отмахнуться от преувеличений одинокого старика, то даже мимолетного взгляда на Бульриха или Бедду было достаточно, чтобы снова прислушаться к Одилию.

Переживания страшной ночи то и дело возвращались к ней с беспощадной силой. Путешествие в Сумрачный лес, зловещий туман, за которым скрывался чуждый мир, волки, побег из подземелья, мрачный склеп с могилами и, наконец, странное возвращение Бульриха, скорее мертвого, чем живого, – эти события занимали все ее мысли. Ничуть не меньше мучили ее размышления о том, что она услышала от друзей, оставшихся дома, хоть и не испытала того сама. Неизвестное чудовище, ходячий мертвец, или кем бы ни было это существо, неумолимо набросившееся на Бедду сквозь туман, ступило на землю дорогого Гортензии сада, разрушив его священный дух, пусть и на время, хотя в доме и в саду почти все осталось без изменений.

Вот именно, что почти: место, где случилось ужасное нападение, прежде бывшее самым невинным уголком, какой только можно вообразить, – ее любимая розовая беседка – пострадало, как и несчастная Бедда. Две великолепные вьющиеся розы, гордость и радость любого садовника, теперь свисали печальными серо-коричневыми усиками, словно побитые лютым морозом в разгар роскошного позднего цветения. Нечто подобное, видимо, произошло и с цветами, посаженными еще бабушкой Гортензии, и потому некогда любимое место на зеленой лужайке казалось зловещим склепом. Внучке не хотелось туда смотреть, а тем более заходить внутрь беседки. Счесть погибшие розы знаком надвигающейся гибели – это в духе простоватых квенделей, на которых клан Самтфус-Кремплингов всегда смотрел немного свысока. И все же Гортензия вынуждена была признать, что на нее навалилось с трудом скрываемое уныние, бороться с которым она не умела. Будучи во власти внутреннего смятения, она давала окружающим ощутить его силу вдвойне.

– Клянусь чем хотите, скажу я вам! Улизнуть без единого слова, воспользовавшись неразберихой, – это более чем возмутительно, дорогой мой Карлман, – бросила она молодому квенделю.