Отложив в сторону верхний номер, покрытый толстым слоем пыли, она обнаружила легко читаемую обложку. Из рупора в левом верхнем углу как бы вылетали слова, набранные жирным красным шрифтом, ниже на обложке был изображен солдат с решительным суровым лицом. Такая же красная полоса пробегала по корешку журнала, сверху виднелась надпись: «Сентябрь 1942 года».

Лия отдернула руку.

– Не может быть, – ахнула она в пустоту, словно надеясь, что произнесенное вслух сбудется. Дальше можно даже не листать, и так ясно – там немецкая пропаганда и глянцевые агитки тех времен, когда нацисты захватили этот самый город.

Лия снова уставилась на молодую, смеющуюся Эстель Алар в «Мерседесе» и неизвестного немецкого офицера, потом отвернулась от фотографий и журналов, страшась напрашивающихся выводов.

С нарастающим дурным предчувствием в душе она прошла мимо украшенного камина и повернула за угол. Здесь оказалась столовая, в центре которой стоял стол палисандрового дерева с восемью стульями в одном стиле.

Справа от нее у стены стоял высокий буфет с рядами хрустальной, серебряной и фарфоровой посуды на полках. На стене напротив буфета обнаружилась ещё одна коллекция картин – поразительные портреты мужчин и женщин в старинных нарядах, от которых трудно было отвести взгляд.

От нарастающего ужаса Лия до боли прикусила губу.

Во время оккупации произведения искусства для нацистов были лакомым куском, многие коллекции были разграблены подчистую…

– Прекрати, Лия. – Она встряхнула головой, не обращая внимания на абсурдность ситуации – докатилась, разговаривает сама с собой. – Не говори глупостей. Хватит себя накручивать.

Да, в квартире нашлась фашистская пропаганда. Но единственная фотография и стопка журналов вовсе не значили, что картины на стенах добыты грабежом или другим незаконным способом. В молодости бабушка вполне могла хранить такую коллекцию в этой квартире исключительно из любви к искусству, и нечего выдумывать какой-то преступный умысел. Пусть этим занимаются голливудские сценаристы и радикальные фанатики.

Лия оторвала взгляд от картин и продолжила осмотр квартиры, выйдя в коридор. Дверь справа вела в кухню с небольшой газовой плитой, маленьким холодильником и глубокой мойкой, врезанной в столешницу, ничем не заставленную, не считая единственного хрустального бокала.

Слева от нее через распахнутые стеклянные двери виднелись смутные очертания кровати с пологом – последняя комната была спальней.

Как и в гостиной, из высоких окон на дальней стене сквозь шторы пробивались полоски света.

Лия вошла в спальню, обошла кровать и, наученная недавним горьким опытом, с особой осторожностью приоткрыла плотные шторы.

При свете комната оказалась типичным женским уголком с розовыми обоями, слегка пожелтевшими и выцветшими лишь по краям у самого потолка.

В комнате стояли двуспальная кровать, туалетный столик с креслом и необъятный шкаф, весь покрытый резьбой в провинциальном стиле.

Кровать была аккуратно заправлена, и постельное белье после стирки наверняка оказалось бы в тон обоям.

Безупречный порядок в комнате нарушал лишь какой-то небрежно брошенный поверх покрывала предмет одежды, смятый и посеревший от пыли.

Приподняв его за тонкие бретельки, Лия определила, что это вечернее платье. Ошеломляющий наряд из лимонно-желтого шифона и крепа, расшитый стеклярусом, что-то баснословно дорогое в любые времена. Явно не из тех, что можно отбросить, словно пару старых носков.

Совершенно сбитая с толку, она выпустила платье из рук и вгляделась в узкий сводчатый проход в углу за шифоньером. За ним оказалось нечто вроде современной гардеробной. Комната, где одевались и прихорашивались, догадалась Лия, хотя особо разгуляться было негде.