– Не плачь, – едва расслышала она и, смахнув выступившие слезы, схватила его за руку. Ладонь пронзило леденящим холодом. – Достань… из кармана рубашки, – прошептал он.

Дрожащей рукой Софи выполнила просьбу. В кармане рубашки оказалась черно-белая фотография, на которой она с торжествующей улыбкой восседала на неоседланном коренастом мерине, не обращая внимания на растрепанную прическу и вымазанную в грязи одежду. Софи тут же вспомнила тот момент.

– Этот снимок сделан в первый день, когда ты учил меня ездить верхом.

– Да.

– А я столько раз падала с этого бедного коня, что уже счет потеряла.

– И все-таки… не сдавалась. – Он снова открыл ярко-голубые глаза. – Продолжай в том же духе.

Она покачала головой, снова всхлипнув.

– Как же я без тебя?

– Софи, не трать время попусту. С этого момента ни единого дня. Иначе все это было зря.

– Я тебя люблю.

Теперь слезы хлынули ручьем.

Вдали снова послышался нарастающий рев, и Софи склонилась над Петром, как будто могла уберечь от любой новой опасности. Краем глаза она заметила мелькнувшие копыта несущейся во весь опор лошади, но жеребенка уже не было видно.

Софи наклонилась и нежно поцеловала мужа в губы.

Вот так, пробыв замужем четырнадцать часов, Софи овдовела.

БЛИЗ МЕЦА, ФРАНЦИЯ, 17 июня 1940 года

Двадцать две вдовы.

Из числа раненых, которых Эстель Алар не довезла живыми до полевого госпиталя на своем санитарном автомобиле, у двадцати двух на руках были обручальные кольца. А солнце едва перевалило за полдень.

Она не помнила точно, с каких пор начала обращать на это внимание и почему эта мелочь ей показалась столь важной, ведь каждого раненого, что она вывозила с передовой, женатого или холостого, кто-нибудь да любил. Наверное, ей всегда было интересно, каково это – любить и быть любимой настолько, чтобы дело дошло до брака. Чтобы кто-то любил другого со всеми недостатками. Может, даже за них.

Что значит любить так глубоко и бесповоротно, что дальнейшее существование в разлуке теряет всякий смысл?

При мысли о такой любви охватывала зависть вперемешку с ужасом, ведь ее можно потерять в считаные секунды. Как случилось с теми двадцатью двумя женщинами, что уже никогда не дождутся возвращения своих возлюбленных.

Видавший виды автомобиль Эстель мчался по полю, проваливаясь в глубокие рытвины, но, заметив ряды носилок с ранеными, она затормозила, и машина, вздрогнув, замерла на месте. Кругом были ряды корчащихся от боли, кричащих, истекающих кровью людей, но еще страшнее казались те, что просто лежали, не издавая ни звука. Таких много. Слишком много.

– Алар, где тебя черти столько носили? – рявкнул на нее изможденный врач, едва она распахнула дверь кабины, сползла с жесткого сиденья и, пошатнувшись, спрыгнула на землю.

– Жером, я тоже рада, что ты жив.

– Что-то долго ты пропадала, – Жером де Кольбер пропустил мимо ушей ее приветствие, склонившись над одним из распростертых на земле тел. – Проворней надо.

– Так горючего нет, – вяло отпарировала она.

Вечно приходится задерживаться из-за этого горючего. Не только ей, всем водителям.

Сейчас в баке машины плескались остатки того, что удалось раздобыть на заброшенной ферме в миле к югу отсюда, обитатели которой бежали, бросив все, в страхе перед немецкими оккупантами.

– А Рашель скоро появится? – выпрямляясь, спросил он.

– Наверное.

По правде говоря, со своей лучшей подругой она рассталась еще на рассвете, а потом они только разминулись во дворе фермы, где расположился полевой госпиталь.

Весь день Эстель изо всех сил старалась отгонять дурные мысли о том, что с ней могло случиться.