Дыша, как запальный конь, повиснув на хрупких плечах Лили, я обходил кругом мою койку, пыхтел и понимал, что она права, а я нет. Тот самый бородач, что вкалывал в меня ежедневно по сто граммов, а вначале и больше, разных медикаментов, спас мне жизнь и, на моё счастье, оказался искусным полевым хирургом. Да, но вот только это не его заслуга, что я дышу. Без внимания Лили и её заботы, я бы, несмотря на все старания мастера хирургических дел Виталика, не выжил. Брык – и под землю спать беспробудным сном.

– Как скажешь. Не думай, я ему благодарен, а больше тебе. Лиля, ты моя спасительница. Мой ангел.

После моих слов Лиля зарделась. Ей было приятно, и она стеснялась того, что ей приятно. У неё так соблазнительно краснели щёчки при этом, что мне захотелось её поцеловать.

– Ну что ты… Я как тебя увидела, так сразу поняла, поверила…

– Во что?

– Да так, ничего, – Лиля опять смутилась. Ну что за чудо? Она лучшая девушка на земле.

Сделав два круга вокруг кровати, я с помощью Лили улёгся обратно. Устал: какой же я паралитик немощный, а хотел ещё её поцеловать. И как ей не противно ко мне прикасаться? Что она во мне нашла? Нет, ну нашла ведь, разглядела в полутрупе нечто такое, что сделало её моей седелкой. И не говорите мне, что это просто от доброго сердца. От этого, конечно, тоже, но что-то было ещё. Большое и недоступное большинству людей. До встречи с Лилей я думал, что и для меня недоступное.

Стоило мне немного отдышаться, как меня пришёл проведать Мирон Григорьевич – глава анклава.

– Дочка, – обратился он к Лиле с самого порога, – оставь мужчин наедине, нам поговорить надо.

– Хорошо, папа, – скромно опустив глаза, Лиля покинула комнату.

Мирон Григорьевич, пододвинув стул к изголовью кровати, степенно уселся. Здоровый такой мужик, на медведя похож. До бровей зарос коричневым, с серебряными нитями благородной проседи волосом, всегда суровый, со сведёнными к переносице толстыми гусеницами бровями на широком, как лопата, загорелом лице потомственного пахаря. Приёмный отец Лилии и глава, а по совместительству и духовный пастырь всех братьев и сестёр анклава, внушал уважение всем тем, кто с ним имел дело. Иначе и быть не могло. В прошлом боевой полковник, в составе объединённого отряда спецназа прошедший через горнило нескольких локальных войн и нашедший в конце времён собственного бога, выведшего его самого и людей, ему поверивших, из кромешной тьмы к свету. Мне он напоминал такого основательного кержака старообрядца, которого невозможно согнуть и нельзя подчинить. Мирона Григорьевича можно было только уничтожить, но его дух остался бы невредим и в пламени огня инквизиции – я уверен. Таких, как он, убить нельзя. Тело умрёт, идея останется, будет стучаться в сердца людей, пока добро не победит, или сама вселенная не свернётся обратно в точку.

– Как здоровье?

– Вашими молитвами, – в тон ему ответил я.

Ко мне глава анклава «Журавль» стал регулярно приходить после того, как я начал осмысленно воспринимать мир. Он вёл со мной беседы за жизнь, даже когда я не мог ему отвечать, он объяснял, рассказывал, аккуратно вводя меня в курс дел изменившегося до не узнавания во время моего вынужденного отсутствия мира. То, что я узнал, оптимизма не вселяло. Всё началось примерно за неделю до того, как я пустил себе пулю в висок. Я ничего об этом не знал, потому что всю эту злосчастную неделю блуждал в горах в поисках места моего прощания с жизнью. Получалось так, что, когда я упал с обрыва, мир людей уже начал соскальзывать в запредельное безумие непостижимого ужаса.

Мои старые знакомые крысы оборотни, строители Веррата Рейха, всё же применили своё безбожное климатическое оружие. По земле прошёл отравленный спорами геномодифицированной амёбной ликогалы ливень. Изрядно, в одночасье, поредевшее от пандемии скоротечно протекающего рака вида «нома», человечество вынужденно уступило пальму первенства доминирующего на планете вида.