Уж не знаю, по какой статье нынче идет борьба против социализма с оружием в руках, но на пулю в мой затылок этого расклада хватит с гарантией.

Тут я в полной мере осознал, какая это непозволительная роскошь – спокойно подумать о тщете всего сущего: вопросы полетели в лицо, как стежки швейной машинки на китайской фабрике.

– Кто вас подначил к идеологии «Черных волков»? Когда? Место вашего проживания? Адреса?! Явки?! Кто был на скаутинге в Казани? Через кого вы получали агитационную литературу? С кем из членов ВКП(б) вы хорошо знакомы и где они работают? Адрес и номер дома, где вы встречались с Борисом Зеленовым?{20} Связи с куратором из Берлина, господином Свежевским?{21} В каких учреждениях белых правительств служили? Должности, звания? Кто такой Шикльгрубер и какие картины он рисует? Как относитесь к советской власти? Как это понимать: никак?!

Мелькали абсолютно дикие вопросы из анкеты, термины типа «совет начальников отрядов», «съезд объединенных патрульных» и «совет инструкторов». Перечислялись фамилии якобы моих знакомых и друзей. Приводились слова уже арестованных скаутов{22}, которые обвиняли меня в какой-то дикой чепухе, направленной на свержение социалистического строя.

Черт возьми!

Да что я в принципе могу ответить, если впервые в жизни слышу про скаутов в СССР? Для меня это не более чем природно-ориентированные детки в забавных панамах защитного цвета из американских фильмов! Подростки, которые, в сущности, ничуть не опаснее ежиков!

Поневоле пришлось симулировать потерю памяти. Помогло мало…

Еще бы, после моего идиотского пассажа о берлинском художнике угрозы перемежались уговорами, их сменял шантаж, за которым следовала смешная попытка подкупа папироской и уже более серьезная – шикарным обедом для растущего организма: «Прямо тут, сию минуту распоряжусь!»

Часа через три женщина выдохлась окончательно. Мило пощебетав по телефону с неизвестным мужчиной, вероятно мужем, на тему «Как я устала от проклятой работы, просто кошмар, но, мой милый, все равно тебя люблю, только сегодня обязательно купи хлеба к ужину», она не прощаясь вышла.

За меня принялся ее сменщик, неторопливый долговязый прибалт.

Грешным делом, я подумал о классике: «Будут бить, возможно, ногами». Заранее прикидывал, как сохранить почки и зубы. Последнее почему-то волновало сильнее, ведь импланты тут ставить не умеют.

Но вместо мер физического воздействия следователь начал методично и многозначительно перечислять мне собранные за десять лет советской власти прегрешения скаутов. Говорил медленно и подробно, заглядывая в какие-то листы, исписанные разными почерками, видимо – доносы или показания разных лиц. Тон у него был такой, как будто он меня хотел сразить каждым из этих фактов. Лишь изредка просил дать оценку услышанному, искренне обижался и удивлялся моим ответам невпопад.

До сих пор интересно: какой реакции он ожидал от меня на документально заверенный свидетелями факт передачи аж целых восьмисот восьмидесяти пяти долларов на нужды коммуны в Салтыковке через сына литовского посла в Москве Георгия Балтрушайтиса? Ну кроме идиотского смеха, разумеется?

Наконец, уже когда за окном стемнело, меня оставили в покое. Прощальное напутствие прибалта, впрочем, не порадовало:

– Помните, гражданин Обухов, мы не будем торопиться, спешить нам некуда. Меньше шести месяцев дознание не идет, так что на год вы здесь прописаны. Советую вам хорошенько подумать, все обмозговать и чистосердечно раскаяться. Теперешнее ваше поведение к хорошему не приведет.

Лучше бы одолжил почитать научно-популярную книжку про скаутов!