Молчал генерал минуты две.

– Надо съезжаться, – опять сказал он, глядя на Руппса, теперь уже о другом.

– Ты мне большую лупу принес? – вспомнил Руппс, что просил Краева принести лупу. – Почитать что-нибудь, – добавил он.

– Приготовил. В другой раз принесу. Да я тебе и так расскажу.

Кивнув, Руппс приготовился слушать.

– Ну что… Всё пришло в движение. Всюду народные фронты. Все хотят независимости. А заодно и лягнуть. Раненого-то льва всем лягнуть хочется. Не обходится и без прямых оскорблений, надругательства над святынями, откровенного глумления. И все это адресуется простому российскому человеку. На всех уровнях – в рабочих коллективах, школах, коммунальных квартирах и даже в детских садах. Трудно людям. Особенно тем, кто жил в Союзе за пределами своей земли.

Руппс с пониманием смотрит на Краева и молчит.

– Да, Крекиньш звонил, – неожиданно спохватился Краев, – через час подойдет. Я сказал ему, что ты дома.

– Приехал? – спросил Руппс о Крекиньше.

– Да. Вроде у него в нашем городе какие-то дела. Он ведь теперь в латышском Народном фронте. Заместитель председателя, что ли…

– Да что ты? – удивился Руппс. – Ну, узнаем, – сказал он, уже глядя на Кло, которая показалась в дверях.

– Катюша, иди к нам, – сказал Краев. – Не признаю я это ваше «Кло», – договорил он, глядя на Руппса.

– Да это всё они, молодые. Роберт когда-то ее так назвал. По начальным буквам имени и фамилии – Катерина Лошкарёва, – хохотнул Руппс и опять посмотрел на Катю.

Кло улыбнулась, вышла за дверь, и тут же вернулась с большим арбузом.

– Нет, съезжаться надо, – опять сказал Краев. – Дочь вижу раз в неделю. Я говорил ей переезжать с Антоном ко мне. Тогда ты один остаешься. И Антону в школу далеко.

Руппс с пониманием кивнул.

– Опять прореха, – медленно, о чем-то думая, проговорил Краев.

И Руппс вспомнил, что давно уже не слышал этого краевского словца.

– Прореха, – подтвердил он, беря дольку уже разрезанного Краевым арбуза.

– Катюша, иди к нам, – опять сказал Краев так, чтобы было слышно за дверью.

Через минуту снова появилась Кло, улыбаясь отцу.

– Сейчас. Газ приверну, – сказала она, исчезая.

– Как она на Лену Лошкарёву, на свою мать, похожа… И голос, и интонации. И глаза такие же светлые. И хвостик из волос. Чего мужики смотрят? – договорил Краев.

– Не хочет, – тихо сказал Руппс. – Дался ей этот Роберт… Он, хоть и сын мой, никогда ему не прощу. Смотрю на Антона. И теперь, и когда маленький был – будто Роберт передо мной, – умолк Руппс, не продолжая.

– Да вот всё думаю, – снова заговорил Руппс, – в кого он у нас математик такой. Не знаешь? Уже какую Олимпиаду выигрывает. Вспоминал-вспоминал, кто это у нас с математическими генами был, – будто и сейчас размышляя об этом, медленно проговорил Руппс, уже вкусно нюхая запах сваренного в кухне борща. – Хотя… Может быть, у него этот талант сам по себе… возник, – договорил он последнее слово после сделанной паузы.

Вошла Кло. Позвала обедать. Теперь оба направились в столовую – девятиметровую комнату, смежную с кухней, где обыкновенно велись длинные разговоры.

– А я думаю, надо еще поискать. Повспоминать, – вернулся к теме Краев, любивший оставить последнее слово за собой. – Наверное, не всех родственников вспомнил, – заключил он, пригладив рукой лысину, чего не делал с начала разговора.

Они уже достигли кухни, когда в дверь позвонили. Взглянув друг на друга с пониманием, Руппс и Краев остановились у входа, глядя теперь на дверь, которую открывала Кло.

Кивнув совершенно лысому человеку довольно плотного сложения, невысокого роста, с круглыми блекло-голубыми глазами на малоподвижном лице, она молча впустила его в квартиру.