– Это да. Так что теперь будешь делать?

– А подожду.

– Думаешь, воевода после иначе рассудит?

– Нет. Воевода-батюшка Василий Никитич иначе не рассудит. Только вот лихоманка его бьет. Похоже, недолго ему осталось. А там и поглядим. Может быть, с новым столкуюсь.

На этом пока разговор закончился. Хабаров отсчитал мне серебро, забрал ружья. На том и расстались.

А я стал думать дальше. Со своим десятком я, похоже, уже поладил. Серебра казачки получают раза в три больше, чем государево жалованье. Да и с житом у них всё неплохо. Главное же, что мы стали друзьями: стройка, где все намахались топором, натаскались бревен, вечерние посиделки – всё это очень сблизило нас, объединило.

Только десяток – это немного, пришла пора новых искать. Но ехать самому негоже. Почему? Всё же я здесь человек новый. Вот реально, сколько я в этом мире? До полутора лет не дотягивает. Людей не всегда понимаю. Тут нужен свой. Совсем свой, причем такой, чтобы и для меня был свой. Кажется, тут всё понятно: казаки здесь свои. Так, да не так: в этом мире они, конечно, свои, только вот не в Якутском воеводстве. Здесь они тоже все пришлые.

Думал я не один день. Пока случайно, обходя свое хозяйство, не обратил внимание на работников. Большая их часть работала молча, без нареканий. Ко мне обращались редко, недовольства не высказывали. Тем более что еда у них стала лучше, чем прежде, денежек за лишнюю работу подкидывал, стал давать время на собственные занятия.

Но был один, кто сразу выделялся: к нему шли с проблемами, спорами; он, по сути, руководил работами. Речь идет о мужике, похожем на цыгана. Я расспросил о нём грамотея при складе, подумал и решил попробовать договориться с ним.

Утром, нарядив работных людей на работу, а казаков – на службу, велел позвать к себе того цыгана, что в первый день мне зубы показывал. Звали его Степаном. Прозвище было Смоляной. И если вспомнить, что цыгане на Руси объявились только при матушке Екатерине, а в Сибири и того позже, то это очень меткое прозвище. Волосы и глаза как смоль, кожа темная, дубленая. Некогда был он промысловым человеком не из последних. Людей знал, люди его знали. Но попал в кабалу, потому и оказался на солеварнях.

Цыган, войдя в светлицу, посмотрел на меня с вызовом: дескать, чего надо?

– Садись, Степан. Разговор есть.

– Об чём нам говорить, Кузнец? Ты десятник – я кабальный.

– Раз позвал – значит, есть разговор, – ответил я, приподнявшись над столом. Прием этот я уже давно выработал: как осознал, что ростом буду повыше, чем все остальные. Почти два метра – это даже в XXI веке совсем не маленький мальчик. Еще не встав полностью, я уже изрядно возвышался над собеседником.

Тот сел. Вызова в голосе поубавилось.

– Чего звал-то?

– Скажи мне, Степан, хотел бы ты из кабалы выбраться?

– Оно, конечно, кабала не жена, не сестра. Только куда ж я денусь? Ты ж меня не выкупишь.

– Может, и выкуплю. Если службу сослужишь.

– Украсть что нужно али порешить кого решил? – усмехнулся цыган.

– Красть я не приучен, а порешить и сам могу, коли надо будет. А будешь сильно рот разевать, можешь и зубов лишиться.

– Шуткую я. Не серчай. Что за служба, десятник?

– Другой разговор. Нужно мне, чтобы ты съездил с моим казаком в Илим и Якутск, поговорил с людьми.

– С кем говорить-то?

– С беднотой. С бобылями, с подказачниками, с теми, кто к богатым людям покрученниками идет. Только мой интерес к тем, кто не просто щи пустые хлебает, а к тем, кто хотел бы лучшую жизнь получить на вольной земле.

– Поход задумал, Кузнец? Атаманом решил стать?

– Пока про то говорить не будем. Только тех людишек, что сам отберешь, сюда привезти надо. И тихо всё нужно делать. Для всех идут они ко мне покрученниками. Понял?