Я вытерпела все упрёки начальницы с безропотной покорностью: после того, как мне два раза кряду разбили сердце, я чувствовала с ней некое духовное единение, ведь, если верить слухам, личная жизнь у Пелагеи Поликарповны сложилась куда хуже, чем у меня. Муж её, предыдущий староста села, был человеком странным и, как выяснилось впоследствии, нечистым на руку. Его махинации всплыли пару лет назад, когда в Крутом Куяше объявилась Бадя с документами, подтверждающими, что село теперь находится в её собственности. Оказалось, что староста, хитро обойдя закон, продал находящиеся в его ведении земли Бадиным родителям-миллионерам, и теперь всем сельчанам придётся съехать, бросив честно нажитое добро. К счастью, Бадя оказалась девочкой порядочной и не по годам смышленой, поэтому с ней удалось договориться по-хорошему: жители сделали её новой старостой, а она в благодарность отказалась от прав на землю. Прежний же староста прикарманил денежки и скрылся в неизвестном направлении, бросив жену и шестнадцатилетнюю дочь. Для девушки предательство отца стало таким ударом, что её парализовало. Лежит с тех пор бедняжка пластом дома, а матери приходится её выхаживать, да ещё и на жизнь им обеим зарабатывать…

– Кротопупс, вы меня внимательно слушаете? – Пелагея Поликарповна недоверчиво заглянула в мои наполнившиеся слезами жалости глазами, не подозревая, что вызвала их вовсе не своими проповедями.

– Да! – Я вздрогнула и всё же расплакалась.

– Вижу, вы осознали свою вину и раскаиваетесь.

– Очень, неимоверно, безгранично, крайне, жутко, несказанно, чрезвычайно, ужасно раскаиваюсь, – с искренним сочувствием выдала я все пришедшие на ум эпитеты к глаголу «раскаиваться».

– Ну что ж… – Морщинки на челе начальницы слегка разгладились.

Увы, последствия моей вынужденной отлучки оказались куда ужаснее, чем я могла себе представить. Меня, ходившую в школу во вторую смену и безжалостно игнорировавшую первые пары в институте, обязали появляться на работе ровно в девять утра.

– И чтобы как штык! – грозно тыча мне в лицо пальцем, отрезала Пелагея Поликарповна.

По дороге домой я размышляла, как вырвать у утра хотя бы пару драгоценных минут сна. Решила, что время на приведение себя в порядок из утренних процедур можно вычеркнуть: всё равно от недосыпа буду выглядеть не лучшим образом, а между умыто-причёсанным монстром и неумыто-непричёсанным монстром разница невелика. Больше ничего дельного придумать не успела: отвлёк знакомый силуэт, возникший на дороге.

«Вадька», – сердце ухнуло вниз. Во всей этой суматохе я совсем забыла о нём. Даже не вспомнила ни разу о единственном парне, которому хоть немного нравилась. Мне не было прощения. Вадька тоже так считал. Поравнявшись со мной, бывший поклонник даже не остановился, лишь досадливо кинул через плечо:

– Шалава.

Улыбка на моих губах растаяла, как брошенный в горячую кашу кусочек масла, а в глазах предательски защипало. На улице мне ещё кое-как удалось сдержать слёзы, но, едва оказавшись дома, я, вместо того, чтобы заняться ужином, уронила голову на кухонный стол и разразилась рыданиями. В таком состоянии меня и застал Ямачо. Из положительного: при виде моей низвергающей водопады слёз физиономии, он едва не подавился яблоком. Из отрицательного: такой поворот событий скорее развлёк его, нежели заставил сопереживать несчастной страдалице. Вслед за Ямачо пожаловала и тётя. Прекрасно, все в сборе! Наверное, мне стоит пойти в актрисы – на выступлениях будут аншлаги.

– Анечка, ты чего это? – обеспокоено спросила родственница.

Её нежный, заботливый голос поднял во мне новую волну жалости к себе, и, перемежая слова судорожными всхлипами, я простонала: