Когда Лев ушёл забирать свои вещи, Самурай вручил заранее и через силу купленную в круглосуточном возле отделения бутылку водки и подкрепил дар двумя банками своих огурцов. Так было принято, порядок он знал. Это знал и Лев, и сами полицейские, принявшие дар со сдержанной отстранённой благодарностью.

Мужчины вышли из участка. Светила луна, было прохладно, из закрывающейся двери в участок долетел до них клочок довольного возгласа дежурного, который выпустил их и незамедлительно присоединился ко своим.

– Пить будут, дары твои разъедать.

– Их право.

– Спасибо тебе. Вытащил. Я этих красавцев, что меня измутызкали, даже не видел: подбежали и давай кулаками махать. Зато теперь у них проблем будет – не оберёшься.

– Бывает.

– Бывает. Мы для них тренировочные мешки с песком. Я заявление на избиение написал, у меня на боках всё в синяках. Сниму побои и будет этим подонкам.

Самурай молчал.

– Вот, держи. Тут мои данные, – Лев протянул ему четвертинку листа в клеточку, спрятанного в кармашек для документов из мутного царапаного пластика. – Я специально упаковал, чтоб не промок. Если тебе понадобиться, я помогу.

– Хорошо, – Самурай повертел в руках конвертик. – Переночевать есть где?

– Да, есть. Пойду на свой чердак отлёживаться.

– Вот, держи, – Мужчина сунул Льву последнюю банку огурцов – тёплую, из сумки – и пожал руку. – Будем знакомы.

– Будем.

 Спустя год Самурай позвонил по номеру на бумажке. Он собирал шиповник с куста возле высокого нового дома и увидел муравьиную дорожку. Ничего не смог поделать перед властной силой транса, хотя упёрся рукой в землю и изо всех сил старался отвернуться, но всё же улетел в созерцательное забытье. Дети нашли его неподвижным, щекой на траве, и начали играть, забрасывая его издалека игрушками. Потом, осмелев, посыпали песком, что вскоре обнаружили мамочки, поднявшие крик.

Лев вызволил его из полиции куда эффектнее благодаря общительности, басу и избыточной энергичности. Он отделался получасом времени, пивом и чипсами.

– Как дети, ей богу, – прокомментировал Лев, когда они вышли на знакомое крыльцо.

А Самурай кивнул, задумавшись о том, как переменчива судьба.

– Идём, банок с солениями тебе выдам.

– Идём.

Рюмка.

Желание сделать хорошее дело созрело в Рюмке неожиданно, как яйцо в облезлой самочке попугая. Решительное желание, конечно, не такое решительное, как выпить, но всё же весьма определённое.

Рюмка был свойским мужичком. Самым свойским. Его знали поголовно все любители кирнуть, и почти все из них пили с ним из одной ёмкости, даже если это не входило в их планы. Мужичка можно было считать обычным выпивохой, если бы не невероятная устойчивость к алкоголю. Он пил без особенных последствий для себя, а глаза его были всегда немного блаженными или осоловелые – как кто судил.

Рюмка просыпался обычно поздно, незадолго до десяти утра: раньше не было смысла, ведь до десяти в утреннем воздухе была исключительно злоба. Там, в этом ежедневном времени ожесточения, люди шли на работу, толкались в автобусах, ругались на остановках, с томлением проходили закрытые алкомаркеты. Нет, это время определённо лучше проспать.

Мужичок жил в заброшенном садовом домике и давно уже перестал ждать возвращения хозяев. Электричество подключено было незаконно ещё самими хозяевами, так что здесь он чист. Воду брал на колонке. И никто его не трогал, потому что дела никому не было.

На минимальную пенсию можно было купить только самые основные продукты, без изысков. И тем более без горячо любимого горячительного. Так что Рюмка шёл иным, проложенным им самим путём. Он был поставщиком закусок. Не настоящей еды, а разных приятных мелочей, вроде сушек, печенья или плавленых сырков. Эта побочная еда покупалась по акциям в магазинах или выменивалась у Тележки, который знал, где искать. Но венцом его деятельности были сухари. В садовом домике стояла электроплита, на которой не работала ни одна конфорка, зато жарко и исправно функционировала духовка. Полазив когда-то по помойкам, он подобрал к ней два противня.