На кухне, увидев на плите суп, она опять почувствовала себя неловко, но я спокойно, без всякого смущения рассказал о том, что недавно приезжала жена. Заваривая чай и выбирая чашки, я кстати вспомнил, что могу заразить гостью, извинившись перед ней за свой эгоизм.

– Скорее всего вы простудились вчера. Считается, что такая вода (на слове «такая» она сделала ударение) не может быть опасной, но все-таки с непривычки бывают и последствия.

Я понял, что она хотела сказать: да, такая вода не принесет вреда людям верующим, – мы же, нехристи, как я называю подобных себе суетных людей, смотрим на это как на молодчество или моржевание, поэтому божьей «страховки» не имеем.

Я демонстративно облил чашку и ложку кипятком, показывая, что пекусь о её здоровье, и поставил перед ней на стол.

– А может, вы кофе хотите? – вдруг спохватился я.

– Благодарствуйте, я пью чай.

– Хм… «благодарствуйте»… А то у меня есть. Настоящий.

– Нет, спасибо. Чай – это очень хорошо. Мне подруга мяту каждое лето привозит с дачи, так нам на всю зиму хватает. Я и на работу приношу девушкам.

– А мне… А я можно вам привезу мяту с дачи?

Она потупилась, потом улыбнулась и кивнула головой, согласившись.

– У меня ведь не только мята растёт, но и мелисса, лимонник, – ободренный её согласием, спешно и почти возбужденно заговорил я. – Ах да, чай… Он у меня только в пакетиках. Жена пьёт кофе, а сам я, знаете, не гурман. Подкрасишь кипяток – и ладно.

– Ничего, главное не что на столе, а…

Она смутилась, но я понял: главное – собеседник. Это было мне приятно.

Наступило молчание. Варвара, все ещё с опущенными глазами, короткими маленькими глотками пила из чашки, из приличия лишь надкусив печенье. Я любовался ею: её светлыми волосами, чистым лбом, маленьким аккуратным носиком. «Востроносая», подумал я, вспомнив об этом определении у кого-то из классиков. Видя, что она все ещё скована, намеренно бодро сказал:

– Ну что вы стесняетесь! Вот был бы тут мой сын – мигом смолотил.

– Сколько ему лет?

– Тринадцать.

– Вы счастливый человек…

Варя тут же пожалела, что сказала это, но я пришёл на помощь, и тем же бодрым, шутливо-пророческим и фальшивым тоном предсказал ей и счастливое замужество, и родительские заботы и страхи.

– Я была замужем, – сказала она, ещё больше потупившись, и, поколебавшись, как бы с усилием добавила: – У меня не будет детей.

Меня словно обожгло осознание того, что она делится со мной сокровенным. Мне было и приятно, и крайне неловко за свою болтовню. Тут уже пришла её очередь помочь мне:

– Муж очень хотел детей. С самого начала строил планы: какими они вырастут, как мы вложим в них всё ценное, что в нас есть… Я не виню его и понимаю. Мы поддерживаем отношения. У него мальчик и скоро будет ещё один ребёнок. Я их всех люблю.

Последние слова Варвара сказала с такой светлой печалью, что мне стало не по себе и я на время забыл о собственном горе.

– Нда… – сказал Герман, остановившись взором на бутылке, – заимствовую у классиков: «печаль моя светла»… Увлёкся.

Он открутил крышку у бутылки и вновь наполнил стакан. Жестом предложил мне, хотя видел, что я ещё и глотка не сделал. Но сейчас я кивком дал понять, что не отказываюсь. Не пожалел. Хотя вкус «напитка» лишь отдаленно напоминал прежний, «студенческий» портвейн (всего 14,5 «оборотов», а тот, помнится, был не менее 18-ти), все равно настроение, знаете, создалось сразу какое-то, я бы сказал, ностальгическое. В общем, хорошо мне было до этого, а стало ещё лучше. Рассказ Германа держал меня в напряжении, и не было никакого раскаяния, что я задержался здесь. Боязнь прийти в непротопленный дом уже не беспокоила: эх-ма, живём-то один раз!.. Все мы человеки, все мы бывшие студенты.