Благословенный ветерок заносил в окно резкий, сладковато-горький привкус пустыни. Волосы Стиви прыгали по плечам. Джесси подумала, что это, похоже, будет самое прохладное время за весь день и они могут с чистой совестью им наслаждаться. Кобре-роуд вела их мимо сетчатой ограды и железных ворот Медного рудника Престона. На воротах висел амбарный замок, но забор находился в столь плачевном состоянии, что перелезть его смог бы и ревматический старец. Грубо написанные плакаты предостерегали: «ОПАСНАЯ ЗОНА! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» За воротами, где некогда отбрасывала тень богатая медной рудой рыжая гора, находился огромный кратер. В последние месяцы существования рудника там то и дело рвался динамит, и из разговора с шерифом Вэнсом Джесси поняла, что в кратере до сих пор остаются невзорвавшиеся заряды, но дураков спускаться туда и вытаскивать их нет. Джесси понимала, что рано или поздно рудник истощится, но никто не ожидал, что руда закончится так пугающе окончательно и бесповоротно. С той минуты, как пневматические отбойные молотки и бульдозеры начали вгрызаться в пустую породу, Инферно оказался обречен на гибель.

Подпрыгнув и содрогнувшись, пикап переехал железнодорожные пути, которые шли от рудничного комплекса на север и на юг. Стиви, спина у которой уже взмокла, наклонилась к окошку. Она заметила несколько луговых собачек, неподвижно сидевших столбиком на вершине бугорков у своих норок. Выскочив из укрытия в кактусах, через дорогу стрелой промчался дикий кролик, а высоко в небе медленно кружил гриф.

– Ты как? – спросила Джесси.

– Отлично, – Стиви налегла животом на ремень. В лицо девочке дул ветер, небо было синим-синим и, казалось, будет тянуться вечно – может быть, целых сто миль. Девочка вдруг вспомнила то, о чем давно хотела спросить:

– Почему папа такой грустный?

«Конечно, Стиви все чувствует», – подумала Джесси. Иначе и быть не могло.

– Собственно говоря, он не грустный. Это потому, что школа закрывается. Помнишь, мы говорили об этом?

– Да. Но она закрывается каждый год.

– Ну, теперь она уже не откроется. А из-за этого собирается уехать еще много людей.

– Как Дженни?

– Точно. – Маленькая Дженни Гэлвин жила через несколько домов от Хэммондов и уехала с родителями сразу после Рождества. – Мистер Боннер собирается в августе закрыть бакалею. К тому времени, я думаю, почти все уже уедут.

– Ой. – Стиви обдумала это. В бакалее все покупали еду. – И мы тоже уедем, – сказала она наконец.

– Да. И мы тоже.

Тогда, значит, мистер и миссис Лукас уедут, поняла Стиви. А Душистый Горошек: что будет с Душистым Горошком? Выпустят ли его на свободу, или загонят в вольер для перевозки, или сядут на него и ускачут отсюда? Над этой загадкой стоило подумать, но девочка поняла, что чему-то приходит конец, и от этого где-то около сердца шевельнулась грусть – чувство, с которым, по соображениям Стиви, должно быть, хорошо был знаком папа.

Изрезанную канавами землю покрывали островки растрепанной полыни, над которыми высились цилиндрические башни кактусов. Примерно в двух милях за медным рудником от Кобре-роуд отделялась залитая черным гудроном дорога; она стремительно убегала на северо-запад под белую гранитную арку, на которой тусклыми медными буквами было выдавлено «ПРЕСТОН». Джесси посмотрела направо и увидела в конце черной дороги большую гасиенду, мерцавшую в поднимавшихся от земли волнах разогретого воздуха. «Вам тоже удачи», – подумала Джесси, представив себе женщину, которая, вероятно, спала в этом доме на прохладных шелковых простынях. Должно быть, у Селесты Престон только и осталось, что простыни и дом – да и то вряд ли надолго.