В Базаре проживало не так уж много евреев – всего одиннадцать семейств. И количество этих семейств никогда не было раз и навсегда установившимся. Кто-то выезжал из села, а кто-то прибивался к нему. Евреи держали корчмы и магазинчики, выменивали то да се, арендовали сад. Придерживаясь Моисеевого закона, читали Тору, в субботу не работали и, пребывая в меньшинстве, старались с местным людом не конфликтовать. Но особенной приязни между украинцами и евреями не было, хотя и вражды тоже. Несколько раз они покидали Базар. В 1915 году евреи выехали вместе с отступающей австрийской армией, оставив дома и имущество, которое разобрало для своих нужд русское войско. А в 1917 году евреи вернулись и застали развалины. Кто-то подался в ближайшие местечки – Чортков, Бучач или Толстое, а кто-то начал все заново в Базаре. В 1939 году евреи выехали из Базара навсегда (говорили, что в Чортков). Наверное, большинство находилось в чортковском гетто, некоторые были расстреляны в Черном лесу, а оставшихся вывезли в лагерь смерти в Белжец.

В Чорткове Шмуэль Альбин (который родился в Базаре в 1897 году) имел врачебную практику, жил на улице Мицкевича, 28. В телефонной книге Галичины за 1939 год его телефонный номер был 1-56. В 1942 году он погиб в возрасте 45 лет. Вероятно, был расстрелян в Черном лесу, где немцы собрали представителей еврейской общины Чорткова, которые и стали первыми чортковскими жертвами.

В Базаре леса были давно вырублены, остались от них только названия – Дубина, Гай. Вот почему базарские поля и Джуринка не имели защиты ни от ветров, налетавших с востока, ни от снегов, которые засыпали и заметали дороги. Ближайший лес назывался Чигор, туда обитатели Базара ходили, когда начинались первые заморозки, чтобы нарвать подмороженного терна, из которого они делали вино и лекарство для желудка. Дрова покупали у заезжих шоферов, которые иногда шастали своими грузовиками с распиленным на продажу грабом или ехали к Беремьянам рубить лес и таким образом зарабатывали машину-две на зиму.

После армии наш Федя поехал в Пермский край, на Урал, где служил последние полтора года. Примерно в конце октября сформировалась бригада из местных, так как у кого-то была договоренность в одном лесхозе на Урале. И бригада из восьми человек ехала на несколько месяцев с пересадкой в Москве, а там из Перми – до какого-то райцентра. За эти несколько месяцев мужики зарабатывали неплохие деньги и несколько кубов леса. Бабушка подозревала, что Федя на Урале нашел себе какую-нибудь московку, поэтому его так тянет туда. Когда мы спросили Ковалиху, то оказалось, что она ни о каком Урале никогда не слышала. Но причины были не только в том, о чем догадывалась бабушка Анна. Федя был шофером третьего класса, окончил бучацкую шоферскую школу, в армии служил в автомобильном батальоне. А по возвращении работать в колхозе водителем было непросто, машин на всех не хватало, пришлось бы начинать подменным.

Три месяца прошли быстро, а еще через два из Чорткова привезли заработанное Федей дерево – 10 кубов, как говорил дед. Дерево везли из Пермского края долго, поскольку железной дорогой получалось доставить уральский лес только до Джурина (где находилась какая-никакая станция, и несколько товарных вагонов можно было загнать на дополнительную тупиковую ветку). А из Джурина надо было уже самому забирать дерево. А кто мог знать, какие кубы кому принадлежат? Те восьмеро, рубившие зимой 1969 года лес в пермской тайге, решили, что уже на месте разберутся с деревом и решат, кому какое достанется. Колхозные машины, специально заказанные для перевозки, за день доставили крепкие стволы пермской хвои в Базар, и разделена она была на восемь одинаковых штабелей. Бабушка сначала выслала деда, чтобы он посмотрел, справедливо ли поделили. Я вообще крутился возле этой древесины почти все время, забыв холм, Ковалиху, муравьев и наших кур. Заработанное Федей дерево решено было продать, да и купцы, прослышав о невиданной партии качественного материала, начали едва ли не ежедневно наезжать и прицениваться: многие из них строились, а хорошее дерево ценилось. На все время, пока стволы ждали продажи, я стал их сторожем.