Как видно, в своих воспоминаниях Гудериан несколько противоречит Манштейну, поскольку если он твердо выступал против наступления, не следовало предлагать проведение одностороннего охвата и концентрацию танковых сил на единственном направлении главного удара.

Вероятнее, все участники совещания так или иначе высказывались неопределенно, поскольку других обоснованных и реально осуществимых планов по поводу действий на Восточном фронте ни у кого не было, а пассивное ожидание означало передачу инициативы противнику с непредсказуемыми последствиями. Вместе с тем, как справедливо отмечают американские военные историки Д. Гланц и Дж. Хауз (David M. Glantz, Jonathan M. House)[339], в тот момент германские военачальники в основном разделяли невысказанное мнение, что их войска всегда будут в состоянии преодолеть вражеские оборонительные позиции, как бы тщательно ни была подготовлена оборона.

С другой стороны, наряду со стратегическими и оперативными соображениями требовалось учитывать еще и политические, и военно-экономические, и психологические факторы – германское руководство должно было принять меры для нейтрализации негативного морального воздействия, причиненного поражением под Сталинградом.

Теодор Буссе отмечает[340], что в это время политическая обстановка впервые с начала войны серьезно изменилась к худшему. Нарастающее превосходство западных союзников стало очевидно во время мощнейших бомбардировок Берлина. Силы Оси потеряли Тунис, и влияние этого поражения на Италию и на позицию Бенито Myccолини (Benito Amilcare Andrea Mussolini) еще нельзя было увидеть отчетливо, однако оно должно было привести к негативным последствиям. Во время зимних сражений 1942 – 1943 годов Румыния потеряла две полевые армии, и были достигнуты пределы военных расходов этой страны. Таким образом, основные европейские союзники Германии стали ненадежными. В связи с необходимостью изменить ситуацию к лучшему Германии требовалась ощутимая победа, и это означало, что политическая обстановка обязательно будет оказывать влияние на решения командующих при ведении операций на Восточном фронте.

Генерал Сергей Штеменко, один из руководящих работников Генерального штаба Красной армии, сообщает[341], что советское командование учитывало в своих планах, что после разгрома под Сталинградом престиж Германии среди ее союзников чрезвычайно упал, поэтому ей необходима какая-то военная победа с целью укрепления существующего военно-политического блока европейских государств. Однако для достижения такой победы германское командование должно было отказаться от преднамеренной обороны, согласиться на жертвы и пойти на риск, двинув армию в наступление, даже если это было невыгодно по стратегическим и оперативным соображениям. В связи с этим возникла исключительная ситуация, когда германские войска в силу общего хода событий не могли не наступать и добровольно шли к надвигавшейся катастрофе.

По мнению генерала Джона Фуллера[342], для того, чтобы склонить русских к заключению сепаратного мира, Гитлеру требовалось демонстрировать силу Германии и тщательно скрывать все следы ее ослабления.

Как видно, с точки зрения политической обстановки, немецкая сторона не могла отказаться от наступления, которое являлось важнейшей политической акцией, демонстрировавшей силу Германии ее начавшим колебаться европейским союзникам – Италии, Венгрии, Румынии, Финляндии. Соответственно, начальник Генерального штаба вооруженных сил фельдмаршал Вилгельм Кейтель на совещании 3 мая заявил, что наступать необходимо из политических соображений