Зимин усмехнулся.

– Куда торопишься? Не иначе, как предстоит серьёзное интервью где-нибудь в Серебряном бору… на пляже? – Однако увидев, что на физиономии друга появилось нечто похожее на возмущение, поспешил предотвратить взрыв негодования. – Шу-чу! Спешишь, стало быть, буду краток. Предлагаю тебе лично – а в твоём лице, разумеется, и твоему печатному периодическому изданию – освещать в прессе… как бы поизящнее выразиться… ход эксперимента, проведение которого стало возможно в результате титанических усилий нескольких групп учёных разного профиля.

Каширин не стал дожидаться окончания этой напыщенной речи.

– Как сделать поизящнее, я и сам разберусь… – несмотря на то, что в глазах прожжённого писаки промелькнул живой интерес, он всё же попытался натянуть на лицо маску безразличия. – Полагаешь, твои опыты способны заинтересовать многомиллионную армию наших читателей?

Борис с удовольствием пригубил освежающий апельсиновый напиток и как бы невзначай колко заметил:

– Ну насчёт многомиллионной армии, ты лишку хватил. Скромнее надо быть – тираж твоей газеты пока даже до полумиллиона не дотягивает. А что касается эксперимента, то, если всё пройдёт как запланировано, это будет настоящая бомба! – многообещающе заверил он, и, сообразив, что получилось слишком уж двусмысленно, быстро пояснил. – В смысле, фурор.

Но Глеб не унимался. Видимо, жаждал конкретики:

– Имей в виду, если уж ты собираешься выдернуть меня, как морковку из грядки, из водоворота общественной жизни, то ты просто обязан предъявить что-нибудь особенное.

– Само собой. Вам ведь, журналюгам, сенсацию подавай. Ради неё отца родного не пожалеете – кому угодно в глотку вцепитесь.

– Ну, так уж и в глотку? – не то с гордостью, не то с сомнением переспросил Глеб, обмахиваясь платком. – Хотя, конечно… А что такого? Это, в конце концов, мой хлеб.

– Вот и я говорю: ради жареного факта, кого хочешь удавите, а, заодно, ещё и между собой перегрызётесь.

Журналист состроил кислую мину.

– Если ты пригласил меня, чтобы проповеди читать на тему «облико морале» и выплёскивать праведный гнев на всю пишущую братию в моём отдельно взятом лице, то я, пожалуй, поеду…

Борис слишком хорошо знал старого друга, чтобы уверовать в реальность подобного демарша с его стороны, и, улыбнувшись, иронично покачал головой.

– Ага… Верю… Вот прямо сейчас встанешь и отправишься восвояси? Ну-ну!

– А что, по-твоему, сможет мне помешать?

Зимин издевательски фыркнул.

– Человек ты независимый – практически, лицо свободной профессии, и, разумеется, мог бы это проделать, но против некоторых веских доводов даже ты бессилен, – язвительно заметил он. – Скажу по секрету, если ты сейчас уйдёшь, то через пару минут я позвоню одному хорошему парню по имени Виктор…

Глеб, принявшийся, было, за доставленные наконец-то неторопливым гарсоном кофе и минералку, чуть не подпрыгнул на стуле:

– Витьке Хохлову?

Потенциальное светило в области нейрофизиологии утвердительно кивнуло, потягивая сок.

– Ни в коем случае! Только не это! Ты просто не имеешь права так со мной поступить! – возмутился журналист.

Зимин с довольным видом констатировал:

– Видишь, как просто убедить тебя остаться.

Дело в том, что Хохлов был коллегой по цеху и извечным конкурентом Каширина. Так уж сложилось, что пути их пересекались слишком часто, особенно в последнее время. В этом противостоянии они напоминали двух собак, вынужденных лопать из одной миски – ничего личного, но, кто не успел, тот опоздал. Не то чтобы они недолюбливали друг друга – ни в коем случае! Они друг друга ненавидели или, деликатно выражаясь, испытывали лютую взаимную профессиональную неприязнь… Поняв, как дешево его развели, Глеб беззлобно рассмеялся: