Грустное зрелище психиатрического отделения больницы, куда поместили сослуживца, лишний раз напомнило Таранову, что система создает все возможное для управления недовольными, бесшабашными, бестолковыми и… сильными. Тогда-то и мелькнула чья-то реплика о том, что легче всего управлять беззащитными и слабыми, для которых подчинение – способ выжить. А от умных лучше всего избавляться тихо, без суеты, и на законных основаниях. Время показало, что так оно и есть.

Муха, кстати, после увольнения из училища по болезни и выписки из психиатрической больницы, долгие годы работал в белорусском колхозе, со временем стал его председателем. «Ботаник», что собирал ромашки под койками, поступил в Ленинградский государственный университет, учился на философском факультете, пару раз приезжал общаться с товарищами по службе, а позже эмигрировал в Америку, повторяя, что «Дурка» – это место отклонения от призыва в армию.

А курсанты чаще читали слова: «Служба в армии – конституционный долг каждого советского мужчины». Этот лозунг висел в военкоматах и воинских частях, государственных учреждениях и печатался в обычных боевых листках. В те годы было немного людей, способных пройти нелегкий путь психически больного, только бы уйти от двухлетней солдатской службы. Чаще шли общим строем, с равнением на правофланговых.

«Дурдом – не для меня», – в конце концов сказал себе Семен, и принял окончательное решение учиться, примерно представляя, что ждет впереди.

Ходить в строю, есть одновременно со всеми за 20 минут, не спать по ночам в наряде, часами чистить тонны картошки, драить сапоги и бляхи до блеска, ежедневно подшивать подворотнички он учился изо дня в день весь август. Рядом с Тарановым на койках в огромной казарме, предстояло служить не только бывшим абитуриентам, но и суворовцам, которые шли вне конкурса, солдатам срочной службы, пробившимся по отдельной разнарядке. В итоге, на одной территории в сотню человек оказались подростки в возрасте от 16 лет, как у Марка, чей день рождения наступил за неделю до принятия присяги, и двадцатилетние мужчины, как Генка Бобрин.

Разные взгляды на жизнь, предшествующий опыт, семейное воспитание, национальные взгляды, уровень эрудиции – все ушло на второй план, когда они переоделись в армейскую форму и постриглись наголо.

Вышло так, что старшина протянул Семену машинку для стрижки волос, и попросил постричь его «под Котовского». Дело оказалось не сложным, и за вечер три десятка однокурсников оставили на полу под руками доморощенного парикмахера свои кудри, челки, перхоть, а некоторые – и свои домашние гниды.

Вечером Таранов стоял в строю, и оглядывал соседей, таких же, как он, одинаковых, в не по росту подогнанных галифе и гимнастерках. Нахлобученные пилотки соскальзывали с гладковыбритых голов на пол, где попадали под огромные не по размеру сапоги с торчащими из-за голенищ портянками. В удивленных его глазах светилось подлинное недоумение: «Где я? Что с нами стало в один момент? Почему никого не узнать в форме? Зеленые крокодилы какие-то…» Но в то же мгновение жесткий удар между носками сапог собственным кирзачом замкомвзвода вывел Семена из ступора.

– Пятки вместе, носки врозь! – гаркнул сержант голосом настоящего фельдфебеля. Таранов посмотрел сверху вниз на этого неприятного типа, невысокого, зубастого, с выпученными от природы глазами, который требовал выполнения своей команды с диким остервенением.

– Есть, товарищ сержант!.. А спокойнее можно?!

– Можно Машку на гражданке, а в армии говорят «разрешите»! Два наряда вне очереди за разговоры в строю!…