– Ноги выше, ноги! Не на похоронах, – лениво покрикивал Филипченко. – Подбородок поднять, не кашу в столовой ешь. Вернуться ещё раз пройти, – указывал на некоторых указкой.

Сам он стоял, широко растопырив кривые ноги, заложив руки с прутом за спину, поигрывая им и пыхтя папиросой. Фуражка его была заломлена на самый затылок.

– А вот ты что-то мне не нравишься, – указал он прутом на Позднышева, которого с самого начала почему-то звали Жекой. – Надо будет старшине позаниматься с тобой персонально.

На наш взгляд выполнял упражнения он не хуже, чем остальные. Правда, уж очень хмурое лицо было. Старшина осмелился возразить:

– Товарищ командир, он три года в армии прослужил и вряд ли хуже меня сделает.

– Что ты говоришь, старшина? – удивился Мария Ивановна.

Он наморщил лоб, выпятил нижнюю челюсть и задумался. Забыл даже про папиросу, торчащую во рту. В приплюснутой голове его, очевидно, рождалась какая-то мысль. Наконец она сформировалась, лицо Филипченко прояснилось и отразило довольство собой. Затем он произнёс:

– Так ты говоришь, старшина, товарищ этот служил в армии? Мне теперь ясно: курсант может, но не хочет. Я правильно говорю, старшина?

Тарасов только неопределённо плечами пожал, а Мария Ивановна продолжал:

– Ясно, что нам сачок попался. Ну, мы это исправим. Товарищ курсант! – повернулся к Позднышеву, – вы слышали моё обещание? В наказание за халтуру выполнить упражнение десять раз. Приступайте!

Позднышев не двигался.

– Старшина, все могут покурить. Все, кроме него, – ткнул Филипченко прутом в сторону Жеки. – Он будет один работать.

Но тот стоял и по прежнему не двигался, словно впал в ступор.

– Товарищ курсант! – фальцетом выкрикнул Мария Ивановна. – Почему не выполняете приказание?

И тут парень заговорил:

– А я не буду перед вами маршировать. Во первых, я своё оттопал, а во вторых не хочу честь вам отдавать.

У Марии Ивановны посинело лицо. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но не смог и только беспорядочно замахал в сторону Позднышева руками, словно заклиная его молчать. Но Жека продолжал:

– Да, не хочу вам козырять. Вы кто, простите? Я вам отдаю честь по всей форме, а вы стоите вразвалку, курите и руки за спиной. А эта игра должна выполняться обеими сторонами, иначе теряется её высокий смысл. Да и кто вы? Я не вижу перед собой офицера в погонах.

Филипченко обрёл, наконец, дар речи.

– Прекратить немедленно! – взвизгнул он. – Ты смеешь учить командира, как вести себя! Кто ты такой? Немедленно выполнять приказание! – Мария Ивановна нервно изломал на несколько частей свой прут-указку и отбросил осколки. – Что? Не будешь? Ну что ж! Шагом марш в подразделение. О вызывающем твоём поведении будет доложено командиру батальона. Занятия считаю сорванными, – повернулся к старшине, – увести людей.

Позднышев не спеша, направился к зданию казармы, мы, построившись, потянулись за ним, а Филипченко нервной походкой направился в канцелярию батальона писать рапорт.

Тарасов догнал Позднышева.

– Ну, зачем ты так? Меня тоже его поведение возмущает. Перетерпеть надо было, что с дурака взять? Сейчас такой хай поднимет, что вся рота виновата окажется.

– А-а, – отмахнулся парень, – я доволен, что сбил спесь с него. Командир называется. Самодовольство так и прёт из него. Он-то элементарное уважение должен к нам иметь? Мы стадо баранов что ли? Да и вообще-то кто он, в каком звании? Где его погоны? И почему скажи, мы честь тут должны отдавать всем, кто в форме гражданского лётчика ходит. Да тут почти все форму носят. Два дня назад козырнул какому-то дядечке в форме, а тот говорит: ты чего, дурак, я же бухгалтер. А какого хрена бухгалтер в форме ходит?