– Сочувствую, извиняюсь, как вас по имени-отчеству? Меня Андрей зовут, как внука вашего.

– Бабой Людой кличут, – хозяйка шмыгнула носом и провела платком по глазам.

– Баба Люда, а у Веры были враги? Недоброжелатели?

– А тебе зачем?

– Так у меня отец в милиции работает, – сообразил сходу я. – Его попрошу, может, разберется…

– Да разбирались уж… – махнула рукой бабуля. – Только без толку. Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал. Рассказала я им всё, только про полюбовника Вериного не рассказала.

– Почему? Это же важно.

– Да он человек хороший, интеллигентный. Незачем ему по допросам шастать.

– Баба Люда, миленькая, что же ты им про него не рассказала? Это же очень важно.

– Нельзя было, – вздохнула старушка. – Женат он был. Позор терпеть от соседей, что дочка моя с женатым спуталась. Утаила я. Любовь у них была… И так разведённая, Андрюшка ещё от первого брака. В студенчестве замуж выскочила слишком рано, года не прожили.

– А как звать-то его, помните? – с надеждой спросил я.

– Так я имени и не знала. Вера ничего про него особо не рассказывала. Просто говорила, что человек уважаемый, образованный, что познакомит нас, когда он жену бросит и всё по-людски будет. Я ворчала на неё, мол, что за тайны такие? Где это видано – втихушку любовь плести? Как людям в глаза смотреть? А она говорила, что ей всё равно на окружающих, что главное – моё понимание и любовь её ухажера. Права была дочка. Умница она у меня была… Не уберегла я кровиночку.

Хозяйка опять завсхлипывала.

– Выходит, жену он так и не бросил?

– Не знаю, сынок. Верочки не стало, и я теперь ничего не знаю. Не бросил, наверное. Рассказала бы мне дочка… А может, не успела просто.

– А как же вы избранника её не видели, он что, на похороны даже не пришел?

– А кто его знает, может, и приходил, только на нём не написано было. Столько народу собралось, как в приходе на Пасху. Любили все Верочку, уважали. Проводить пришли от мала до велика. Я там только нескольких человек узнала… Остальные все незнакомые. А ты точно не из милиции? – бабуля опять глянула на меня с подозрением. – А то давеча приходили двое, пытались самогон купить. Но я-то давно здесь живу. Каждого в лицо знаю. Друзья это были участкового нашего. Петьки Осинкина. Балбеса. Додумался же друзей своих подослать, с которыми в гараже по субботам выпивает. Думал, что? Не узнаю я их…

– Участковые – они такие, – закивал я. – Хитрые… Но понять их можно. С них тоже начальство спрашивает.

– Да я-то понимаю, не по своей воле нарушаю закон. Боженька – не Леонид, бабушку простит. Может, ещё чайку? Вот поговорила с тобой, излила душу грешную, и легче прям стало…

– Спасибо, баба Люда, пора мне, – замотал я головой (Осинкин, наверное, извёлся), – хоть и вкусный у вас чаек.

– Так ты заходи, если что… Дорогу знаешь.

– Хорошо, как-нибудь заскочу. А Вера ваша в какой школе работала?

– В седьмой, как раз возле набережной, а что? Отец если в органах, должен и сам подробности знать.

– Ну, да, до свидания, баба Люда, с Андрюшкой за меня попрощайтесь, спит уже, наверное.

– Спит, шельмец. Притих… До свидания, сынок…

Я вышел в подъезд. Только дверь за мной захлопнулась, чуть не столкнулся нос к носу с участковым.

– Ты что, дверь ей дал закрыть? – возмущался он. – Как мы теперь внутрь попадем? Купил?

– Не купил, – развел я руками. – Не торгует она больше, дядь Петь. Всё…

– Как – не торгует? – Осинкин хлопал глазами, будто неваляшка.

– Завязала, говорит. Перед соседями стыдно и закон нарушать не хочет. Боязно.

– Вот бляха… – Осинкин почесал за ухом. – Опять без результата вернусь.

– Пошли, дядь Петь, лучше хулиганов ловить. Давно ты по участку вечером ходил? Посмотрим, что да как. Может, повезет. Знаю я тут пару злачных местечек, где воришки собираются. На гитарах брякают и радиоприёмники с машин ворованные толкают.