«Если коней вернёшь, отпущу. Но наказать за воровство, не обессудь, всё равно придётся. Чтобы запомнил – где своё, а где чужое!» – ответил ему Василий.

Оторвал он притвор кузни, накрыл им поверженного вора. Да как вдарил сверху увесистой наковальней!.. Чтобы выбить из того прохвоста злой его воровской душок.

Как заорал злодей от боли!.. Да как выскочит!..

– А-а-а!!! – подпрыгнув, заголосила вдруг Алёнка. И ухватилась за мизинец на ноге, укушенная котом.

Сосед Лёнька от неожиданности тоже подскочил. …И наступил на хвост, незаметно подкравшемуся, котяре.

Теперь благим матом во всю свою котиную голосину заорал – и уязвлённый Батон.

Старинная длинная дубовая лавка, потеряв двойной противовес из Алки с Лёнькой – не выдержала веса грузной бабки Марьи. И перевернувшись в воздухе, вместе с притихшим Семёном – с грохотом прихлопнула брякнувшуюся на пол старуху… Подминая под себя, в общую кучу всех подскочивших съёжившихся седоков. И посреди горницы, под громоздкой скамьёй закопошились оглоушенные – бабка Марья с внучкой и вместе с гостями пацанами.

Только Батон – виновник инцидента, остался при своём и с выгодой. Он резво обогнул кучу-малу и с хвостом рыбёшки в зубах, упавшей из Алкиных рук – воровато шмыгнул в узкий лаз подполья.

Да и дед Кузьма усидчиво усидел на месте, довольный своим потрясным рассказом.

Очнувшаяся молодёжь кое-как освободилась из-под лавки и подняла охающую бабушку Марью. И все дружно гуськом ринулись во двор, выветрить свой ужас.

На улице начинал накрапывать крупными каплями дождь. Ветер усиливался, предвещая грозу.

Под впечатлением рассказа, все кучно уселись на крыльце под навесом, освещенном тусклым светом от окна; напряжённо молча всматриваясь в темень усиливающегося дождя.

Хитрый Батон, вылезший из подполья с довольной мордой – сладко облизывался, безмятежно потягиваясь.

Где-то вдали сверкнула молния, ненадолго осветив темноту двора. …И внушительный силуэт тени неизвестного чудовища, крадущегося по двору к крыльцу!

Зоркий котяра сразу вдруг вздыбился, зашипев. И, задрав хвост, трусливо вновь слинял в подполье.

Опять взвизгнула Алка, задрожав от страха. И на всех остальных передалась навязчивая трясучка. Слышно было даже, как зубы застучали от вселившегося ужаса.

…Среди тёмной-тёмной ночи, под чёрной-чёрной тучей, промеж частых-частых струй дождя – чмокали слякотью четыре лапы неведанного зверя, приближаясь всё ближе и ближе…

Наконец из-за угла проявилась промокшая серая знакомая физиономия! И отряхнувшись, разбрасывая многочисленные брызги, забежала на крыльцо к ребятам. Облизав розовым языком по очереди – каждого оцепеневшего, Шкода устроилась у их ног.

Сердца и душонки быстренько вернулись из пяток и с задворок.

Сенька, обрадованный благополучным исходом, от пережитого стресса наглаживал мокрую собачонку по голове, ласково приговаривая:

– Ах ты, Шкода!.. Шкодливая моя.

На Сенькины речи из просвета двери осторожно появилась подглядывающая голова бабки Марьи и строго приказала всем:

– Айда спать, постелила я вам кровать. Поздно уже, а домой по такому дождю недосуг идти, промокните.

В хате было тепло и уютно. Стол был прибран. И на застеленной софе мирно посапывал дед Кузьма.

Гостям хозяйка предоставила широкую кровать, застелив себе узкую односпальную.

Мальчишки, раздевшись, быстренько юркнули под пухлое невесомое одеяло, растянувшись в блаженстве на взбитой пуховой перине.

Аленка забралась на застеленную лежанку русской печки. И, страдая от страшной бессонницы, спросила оттуда бабушку:

– Бабуль, а правда то, что дедушка рассказывал?

– Да сочиняет много старый. И страху больше нагоняет, – ответила бабушка Марья, устало зевнув.