Елене представлялось, что она рухнет в сон, едва коснётся головой подушки, но не тут-то было. Улегшись, она ещё долго ворочалась, так как не любила спать на новом месте. В голове продолжали мелькать разрозненные картинки, стремительно сменяющие друг друга. Елена увидела зеркальные глаза Геннадия, потом бутылочку с эссенцией, далее перед мысленным взором предстал Гореньков, что-то жарко шепчущий на ухо Ольге Александровне. Потом эту парочку сменило заплаканное личико Антошки.

При виде несчастного внука слезы подступили к глазам Елены. Не в силах с ними бороться, она всплакнула, но недолго, потому что вся тяжесть этих безумных дней накрыла её чернильной волной и понесла куда-то вниз, в преисподнюю, где вырубила, погрузив, наконец, в беспамятство. В пустоту без мыслей и сновидений.

В глубине души Елена надеялась на утреннее возвращение домой Светланы, но тщетно, сноха так и не появилась. Да и вообще всё пошло наперекосяк с самого утра. Сначала проснувшийся Антоша устроил истерику, требуя маму:

– Мама, мама-а-а… – ребёнок заходился в плаче, и успокоить его у Елены никак не получалось. Не помогали ни уговоры, ни лёгкие угрозы, ни лесть.

– Ну что ты, хороший мой, улыбнись, посмотри, какое замечательное утро! А мама наша ушла в магазин, за молочком. Антошка любит молочко? Любишь? – от безысходности Елена пустила в ход прямую ложь, и это сработало.

Мальчик кое-как успокоился, перестал плакать и утвердительно качнул головой.

– Ну вот, мама пошла за молочком, для Антошечки. А мы с Антошечкой пойдем в садик, потому что в садике всегда есть молочко, и повар на кухне для всех девочек и мальчиков, которые рано придут в группу, уже варит вкусную-вкусную кашу-малашу, – дальше Елена несла всякую чушь, всё, что могла придумать на ходу после полубессонной ночи, только чтобы отвлечь ребенка от мыслей о родителях и побыстрее собрать его в садик.

Тем паче, времени у неё оставалось так мало, что до садика им пришлось практически бежать. Елена переживала, как она сможет найти нужную группу, но на помощь ей пришёл сам Антошка, который, увидев родной детский сад, оживился и уверенно довел бабушку до нужной двери. Сдав ребенка, что называется, с рук на руки, Елена заспешила домой. Нужно было узнать, как дела у Геннадия, как он провел ночь без нее, что-то приготовить ему на завтрак и успеть на работу. Пришлось опять вызывать такси.

– Так и разориться не долго, – размышляла она про себя, садясь в машину, но другого выхода Елена не видела.

Следующие три дня очень напоминали день минувший. Светлана дома так и не объявилась. Не отвечала она и на телефонные звонки. Но когда Елена в разговоре с Марией Антоновной, которая звонила ей по четыре раза на дню, заикнулась, что пора бы уже в полицию обратиться, а то, мало ли что могло случиться, Светина мать лишь многозначительно хмыкнула в ответ. Из чего Елена сделала неутешительный вывод: Мария Антоновна в курсе, где находится её дочь, но посвящать в это Елену не считает нужным. Разумеется, можно было закатить матери Светланы скандал и умыть руки, но такое искушение у Елены пропадало сразу и начисто, как только она перехватывала грустный взгляд Антошки, который мальчик нет-нет, да и бросал в сторону входной двери. Для четырёхлетки в этом взоре было чересчур много боли, и сердце Елены захлёстывала сумасшедшая всепоглощающая жалость. Выхода не было, оставалось только ждать, когда Светлана нагуляется и вернётся к сыну.

Каждое утро Елена тащила зарёванного Антошку, который всё сильнее тосковал по маме, в садик. Потом на такси мчалась домой, кормить мужа. Геннадий встречал её красноречивым и мрачным молчанием, да ещё и всем видом старался выразить жене своё неудовольствие от сложившейся ситуации. Впрочем, Елена была ему благодарна хотя бы за то, что супруг не капризничал, не устраивал сцены и даже самостоятельно мыл посуду – дело, невиданное после появления у Геннадия «зеркальных глаз». Было заметно, что ему жалко измученную жену, и всё же Геннадий ни на йоту не изменил собственное мнение – во всех бедах виновата сама Елена. Ведь это она пошла на поводу у Марии Антоновны и взвалила на себя бремя ухода за внуком, который и бабушку-то в ней не признаёт. Вот, пускай теперь и расхлёбывает, раз такая дура.