Ну, лично мне неизвестно. Хотя я за кинематографическим процессом пристально, конечно, слежу.

Да и нынешним, я думаю, настоящим курьерам, озоновским, яндексовским, всей рабочей братии, которые сутками по городу носятся и всем все приносят и привозят, от чашки до ложки, пашут, как лошади, тоже этот самый фильм смотреть было бы оскорбительно. Возможно, из других соображений. А возможно что и нет.

Хуциев

Про Марлена Мартыновича Хуциева, который когда-то подписал мне путевку в жизнь.

Мне было 18 лет. Я работала курьером в "Комсомолке", в приемной Геннадия Николаевича Селезнева. И трех его замов. Прилагалась я в этом качестве к Люсе Коваленко, помощнику главного и была на побегушках у всех подряд: от поездок в ЦК КППС с пакетом – до хождения с корзиной на седьмой этаж за продуктам для редакторского буфета.

Я, как и многих славный путь, после школы не поступила на дневное отделение факультета журналистики и теперь копила стаж для следующей попытки. А в это время моя школьная подружка, не поступившая также в иняз, устроилась на профильную должность лаборанта кафедры иностранных языков во ВГИКЕ. По территориальному принципу, поскольку ближе к ее дому ничего не было.

И, конечно, она позвала меня смотреть кино. Первое, что я увидела, был фестиваль студенческих работ.

В романе Марио Пьюзо «Крестный отец» такое состояние описывается как «солнечный удар». Любовь с первого взгляда, которая меняет всю твою жизнь. Кино, которое в те годы было главной нашей радостью и одним из немногих способов побега от реальности вдруг оказалось от меня в шаговой доступности. Режиссеры сидели с нами на одном ряду и ничем от нас не отличались. То есть, эти горшки, оказалось, обжигают не боги. Не боги.

Дальше все развивалось по законам влюбленности: мир, неожиданно обретший цвет, какая-то сладкая тайна, невозможность признаться себе, невозможность не признаться…

И я проговорилась Люсе. Что я мечтаю о кино, что я ночей не сплю, что это трагедия моей жизни. Что легче слетать в космос, чем поступить во ВГИК, но ни о чем другом я думать не могу.

Вместо того, чтобы поднять меня на смех, как сделали бы это 99 процентов населения, Люся выслушала меня очень внимательно и сказала, что ей надо кое-кому позвонить.

И позвонила – Марлену Мартыновичу Хуциеву, с которым была дружна еще со времен работы переводчиком в Союзе кинематографистов. «Как известно, я родился в Тбилиси» – любила цитировать его Люся.

Хуциев летом набирал мастерскую во ВГИКе. Я подала документы на творческий конкурс, неожиданно прошла его и была допущена к экзаменам.

Тогда Люся позвонила Марлену Мартыновичу во второй раз. Уж не знаю, что она обо мне говорила, но Хуциев решил со мной познакомиться и пригласил меня приехать на «Мосфильм», где он тогда снимал «Послесловие».

Надо сказать, что к «Мосфильму» я тогда приблизилась вообще в первый раз в жизни. Трепеща, сунула голову в окошко бюро пропусков и сообщила свою фамилию. Тетка равнодушно глянула в бумажки и сказал, что мой фамилии в списках нет.

Мобильных телефонов тогда не было.

Я понимаю, что Хуциев меня ждет, а пройти на студию я не могу. Я побродила вдоль открытых ворот и в какую-то секунду, я даже сама не успела понять, что происходит, я побежала. За мной бежали и вслед кричали охранники, только что, кажется, не стреляли – но я понимала, что сейчас решается моя жизнь и я поставила мировой рекорд.

В смысле, я от них убежала.

И нашла здание, и павильон, и познакомилась с Хуциевым и оператором Калашниковым и смотрела, как снимаю сцену с Ростиславом Яновичем Пляттом – уже потом я увидела, в фильме, что это была сцена где тесть вытягивается в струнку, когда по телевизору идет военная хроника: военные корабли и все их орудия бьют, безостановочно, раз за разом.