морозно, в печи горели дрова, в более тёплые дни тлел кизяк; в хате было тепло и уютно, а воскуренный кусочек ладана создавал иллюзию той церкви, куда они раньше ходили, а теперь с её стен сделали свинарник и коровник в колхозе. С того времени, как вначале закрыли, а после совсем разобрали церковь, народ буд- то осиротел, это как у малых детей отнять родителей. Перед тем как сломать церковь, власти унесли и увезли из церкви всё, что представляло хоть какую-то ценность. Реквизировали от колоко- лов до медных подсвечников, и лишь благо иконы и книги уда- лось разнести по домам жителей села. Иконы и то, что удалось сохранить из церковной утвари, вновь народ принесёт во вновь открывшуюся церковь, которую откроют в одном из домов, хозя- ев которых выслали в Сибирь как врагов советской власти. Во время войны Сталин сделает отступление от Ленинской политики

– изжить со свету старую религию, ибо она явно мешает возро- диться новой – и разрешит открывать церкви там, где они ранее были. Из лагерей и тюрем из тех же Соловецких островов будут выпущены многие, но не все священнослужители, как низкого ранга, так и высокого. На местах если и станут претворять в жизнь это указание вождя, то с зубовным скрежетом. Но это будет ещё не скоро, до тех времён многим просто не дожить, потому как, за окном был тридцать шестой год – последний год перед началом великих репрессий; колоду карт требовалось заново перетасо- вать, а затёртые карты заменить новыми. Старая русская посло- вица говорит: «Помяни в недобрый час нечистого – он тут же на порог явится!».

Как-то ранним утром, когда и во дворе то ещё никто не успел побывать, в дверь кто-то постучал. И стук был какой-то необыч- ный явно, что не костяшками пальцев, а чем-то тяжёлым будто молотком. Лукерья Александровна в беспокойстве подбежала к окну и стала через пелену своих незрячих глаз вглядываться в пространство своего двора. Ей удалось разглядеть, что у их забо- ра рядом с калиткой стоит привязанная к столбу лошадь под сед- лом, а человека, который стучал в дверь, увидеть она не могла:

вход в хату из окна не просматривался. Она быстро вышла в ко- ридор и, не задавая вопросов, откинула засов на двери. На поро- ге стоял человек в форме затянутой ремнями: на боку висела ко- бура с наганом, в руках плеть, накрученная на массивную корот- кую рукоятку, которой он вероятно и стучал в дверь. От такой не- ожиданности да ещё от такого гостя – чтоб таких гостей и на том свете не встречать – Лукерья Александровна вначале растеря- лась, оторопела и даже не находила подходящего нужного слова, чтобы задать какой-либо вопрос. Пришелец вначале, молча, и пристально рассматривал хозяйку, затем с размаху, хлопнул по своему голенищу сапога рукоятью плётки и каким-то внутренним пропитым и прокуренным голосом грубо сказал:

– Чего уставилась… – хозяйкой ты будешь?! Вводи в свою молельню, разговор есть!

Громкий разговор в коридоре разбудил Виктора Алексеевича и Надю. Вскочив с кроватей, они стали натягивать на себя одеж- ду. Виктор Алексеевич, увидев вошедшего представителя власти, на лице не изменился и вёл себя вполне спокойно. В отличие от отца девочка явно была напугана незваным гостем. Наде шёл де- вятый год, но она уже имела хорошее представление о подобных людях в форме и с оружием. В те вечера, когда в их хате собира- лись верующие: она всегда слушала их разговоры, вникала в со- держание прочитанных вслух редких писем от родственников из далёкой Сибири. Часто слушала страшные рассказы о массовых расстрелах казаков на Кубани в двадцатом году, которым внача- ле пообещав домой отпустить, в конечном счёте, подло обману- ли: подержав как военнопленных, потом скопом в десятки тысяч в расход пустили. Мать предложила гостю табуретку, выставив её на середину комнаты, на что тот ответил, что рассиживаться ему некогда и, продолжая стоять у порога, рукоятью плети хлопал се- бя по ладони. Окинув взглядом хату, задержал взор на иконах в святом углу, после чего начал свою речь: