– Что с тобой? – слабо отбивалась от его натиска Натали, дурея с каждым поцелуем: в шею, грудь, руки… – Ритку с Белкой, что ли, застукал?

Она произнесла это по-русски. Алекс прекратил домогательства.

– Ведьма, – не нашёл он другого слова. Хотел было отстраниться от морока, но Натали не позволила.

– Ну и что? – дрожа, хрипло произнесла она, кося глазами. – Ты не знал? Так знай теперь. И пусть другие занимаются, чем хотят, а ты – не смей? Слышишь? Занимайся только мной. А то прокляну.

Он впился в её податливые губы, начал их кусать, забормотал: «Дразнишь меня, да, дразнишь?», – потом уже почти в беспамятстве повалил женщину на ложе, сорвал комбинезоны, навалился, прижал к себе, вошёл и не отпускал, пока оба тела наконец не содрогнулись и не запросили пощады…

Алекс лежал на спине, не касаясь Натали, и пытался сморгнуть разноцветные всполохи перед глазами, но они только глубже забирались под веки, в мозг.

– Прости, – не поворачивая головы, выдохнул он. – Нашло что-то.

Рот у Натали скривился, но она не заплакала.

– А ведь мы под Куполом, – слова были произнесены сквозь спазмы, толчками. – Он нас оберегает. Должен оберегать. А мы мучаем друг друга. Зачем тогда это всё?

– Не знаю, – сумрачно ответил Алекс. И повторил:

– Не знаю.

…К концу ХХIII века не стало на планете Земля таких стран и государств, как Великобритания, Италия, Нидерланды, Португалия, Япония, Австралия… Людей там заменили рыбы. Африка, Индостан и Китай сжались более, чем на половину. Южная Америка перебралась в леса. Йеллоустонская катастрофа сделала совершенно непригодной для жизни Северную и Центральную Америку. Арктика покрылась трещинами; нельзя было проехать и нескольких километров, чтобы не угодить в какую-нибудь полынью. Антарктида вздыбилась гигантскими торосами.

Самую большую территорию, выстояв в трёх глобальных войнах, сохранила Россия. Выстояла, обескровленная, чтобы затем опухнуть от притока американцев, европейцев, азиатов… Сначала они пытались вести себя, как неблагодарные дети, но Россия, протрезвев, оказалась хорошей мачехой, хотя и себе на уме. В конце концов за две сотни лет на русской земле выпестовалось новое племя людей, научившихся с благодарностью на одном языке произносить слово «Родина».

В сибирской тайге, в отрогах гор, на влажном приволье лесотундры отстроились Нью-Йорк, Лондон, Рим, Лиссабон, Амстердам, Токио, Рио-де-Жанейро, Мумбай… А вот Алекс родился в Барнауле и, конечно, не променял бы его ни на какой другой всё ещё пыжившийся былым именем и величием город. Там он мальцом, не взирая на строгие запреты матери, с горящими глазами внимал рассказам героического подвыпившего деда, ходившему «стенка-на-стенку» против «двунадесятиязыков». Там он впервые влюбился – в негритянку-оторвашку, и даже собирался на ней жениться. Там он по примеру отца захотел стать биологом. И стал, кстати.

И надо же, именно рядом с Барнаулом, когда юноше было чуть за двадцать, в один зимний вечер было зарегистрировано непонятное свечение, расписавшее шальными красками округу на целую неделю. Стянутые силы поддержания порядка даже близко не смогли приблизиться к центру свечения ввиду какого-то странного искривления пространства вокруг него, и только, когда оно, как будто удовлетворившись произведённым эффектом, погасло само, добрались наконец до объекта переполоха. Объект представлял собой шар иссиня-чёрного цвета, диаметром в восемь метров. Никаких окон и дверей на шаре не наблюдалось. Сканирование ничего не дало – вообще ничего. Взять пробы вещества, из которого был изготовлен шар, оказалось делом неблагодарным. На сигналы геометрическая фигура не реагировала и с места не двигалась ни под каким воздействием. А потом… потом шара не стало. Его оболочка как будто растворилась за какое-то мгновение, причём ни одно из многочисленных средств слежения это мгновение не зафиксировало.