Ополаскиваюсь, смотря на свое раскрасневшееся лицо в маленькое зеркало на стене.

Кто ты, Алена? А кем ты будешь теперь? Сможет ли Никита сдержаться или не озвучивать мою цену каждому второму мужчине, или мне придется убегать и пытаться начинать самой. Снова одна? Против всего мира. Выдержу ли я?

По крайней мере теперь мой долг не сделает меня уличной проституткой. А только презираемой всеми любовницей богатого бизнесмена. Ну или кем там собирается стать Никита.

Выхожу из уборной и снова сажусь напротив него в кресло… Он, читающий журнал, снова принимается на меня смотреть. Разглядывать. Я не остаюсь в долгу.

Чем тут же заслуживаю жадный взгляд на грудь.

Животное…

— Эти четыре дня будут самыми длинными в моей жизни…

— А мне кажется, они пролетят даже слишком быстро, — беру в руки принесенный чай. Остывший, разумеется. – И что потом? Снова марафон за марафоном? Ты кроме секса умеешь что-то делать?

— Пытаешься меня оскорбить? — поднимает Никита брови, на что я пожимаю плечами.

— Считай, что я поддерживаю разговор…

— Мне кажется, твой язык для…

— Хватит! – повышаю я голос. – Хватит! То, что ты будешь трахать меня, достаточное оскорбление. Поэтому примени свой грязный рот для чего-то другого… Поешь хотя бы…

Никита, смотрящий на меня во все глаза, снова ловит смешок кулаком, но я уже не реагирую.

Смотрю в иллюминатор и думаю, что как бы действительно в итоге не пожалела о спасении.

Тут нам объявили, что самолет идет на посадку, и в уши стреляет. Скорость такая, что все закладывает, а у меня еще с детства чувствительность к громким звукам.

Даже в клубы я ходила с берушами. Сейчас они бы мне тоже не помешали, потому что боль в ушной раковине стремительно нарастает. Пронзая и голову тоже.

— Ален, ты чего? — спрашивает меня Никита. Удивительно обеспокоенный. А мне срать. Мне бы избавиться от гула, что уже разрывает мозг. Господи, как больно! И даже руки, которыми зажимаю уши, не помогают.

Мельком улавливаю движение.

— Отвали, мне не до интима! – кричу, когда Никита садится рядом. – Придурок.

Он не отвечает, после небольшой борьба пихает мою голову себе на колени и зажимает ладони своим крупными и горячими.

Часть шума сразу отрезается, а боль становится мягкой, как будто зудящей.

Сквозь гул слышу его мягкий тембр:

— Я думал, такое только у детей.

Говорить не хочется, и я погружаюсь в мягкий сон, укутанная такой неожиданной заботой. Хотя, конечно, когда проснусь, Никита скажет, что просто заботился о своей покупке. Сволочь.

Но пока он не лезет в меня своим членом и не открывает рот, рядом с ним можно вполне приятно провести время.

Отдохнуть, окутанная запахом приятного одеколона, забыть о невзгодах, об оскорблениях. Наверное, именно сейчас, начни он меня ласкать, я бы даже смогла кончить.

И он словно мысли мои слышит, наклоняется и смачивает губы.

И я не сопротивляюсь…

Открываю рот, впускаю его язык, со смешком думая, что мне гораздо удобнее, а он скручен как крендель.

— Кстати, — прерывает он ласку и смотрит в глаза. Затягивает в глубину своих синих омутов. Манит. Соблазняет. И я облизываю пересохшие губы. Внутри тянет и хочется получить то, что он сегодня так упорно пытался мне дать.

Руками. Языком. Членом.

Ну и кто здесь животное?

— Что?

— Думаю, секс окончательно избавит тебя от боли…

Да боже! — сажусь на свое место, тру уши, в которых еще стреляет и гневно смотрю.

— Четыре дня…

— А поцелуй…

— Считай, пожалела тебя. Жалко убогого, не умеющего подарить девушке один маленький оргазм.

Вижу, что уязвила. Он сжимает челюсти, приближает губы и рычит…

— А где ты видишь девушку?

Рука поднимается сама, жаждет причинить ему такую же боль, как его слова мне.