– А третий? – спросил я.

Харон замер на месте.

– А третий… – он помедлил. – Его история гораздо длиннее и сложнее, и не все в ней будет тебе сейчас понятно. Поговорим о нем в другой раз.

Мы вплотную приблизились к двери и остановились. Харон поднял руку, давая понять, что ему нужна тишина. Какое-то время он стоял прислушиваясь к тому, что происходит по другую сторону двери. Никаких звуков мне расслышать не удалось. Харон, похоже, тоже остался доволен результатом своих слуховых наблюдений.

– Так, Парень, – сказал он, – сейчас мы наденем маски. За этой дверью – чистилище. Ты не бойся, там тебя за грехи ни кто не спросит… надеюсь. Это комната очистки. За ней – ворота к нашей цели.

Харон покрутил вентиль на своем кислородном баллоне, затем – на моем, и помог мне надеть маску. Надев свою, он спросил:

– Порядок?

Под маской голос Харона звучал приглушенно и сдавленно, и коридор уже не усиливал голосовых вибраций. Я поднял руку и пальцами показал знак «окей».

Задрайка двери и массивные окислившиеся петли жутко скрипели. Уровень воды за дверью оставался прежним, а само помещение оказалось фрагментом все того же коридора, но более просторного и высокого, – с одной стороны ограниченного толстой кирпичной кладкой и дверью, впустившей нас, а с другой… У меня перехватило дыхание! Я замер, как вкопанный, невольно раскрыв от изумления рот и чувствуя, как почва уходит у меня из-под ног. Ведь по другую сторону чистилища, передо мной – потерявшим дар речи – возвышались жуткие и величественные врата ада! Врата, которые я видел лишь однажды на черно-белых картинках в книге французского скульптора… Ра… Ро… его имя вертелось у меня на языке, но сейчас – ошеломленный и не находящий слов – я не мог его вспомнить. Гравюры ветхого библиотечного фолианта не могли передать грандиозности этого шедевра, но даже тогда, в юности, врата ада потрясли меня и надолго завладели моим пылким воображением. Но я и помыслить не смел о том, чтобы однажды лицезреть их воочию и отказывался верить собственным глазам. Тени замысловатых скульптурных фигур, исчезая и вновь появляясь вослед движению моего фонаря, словно бы оживляли тела мучеников, отлитые в металле врат: жуткие и прекрасные, сплетающиеся между собой в неге наслаждений и терзаемые агонией страданий; дерзновенные и согбенные, алчущие божьей милости и навсегда утратившие надежду; изящные и грубые, взбирающиеся к спасительной вершине и низвергаемые назад в бездну безумия… – человеческие пороки во плоти! Они ужасали и восхищали одновременно. А выше, над створами врат, надо мной нависала завораживающая фигура мыслителя, устремляющего на меня неуловимый и пытливый взгляд. Восходя из темных вод, врата вздымались под высокий свод чистилища…

– Это мойка, так сказать, – вырвал меня из оцепенения голос Харона, звучавший столь обыденно, словно вокруг не было ничего необычного. – Воспользуемся на обратном пути, чтобы очистить комбинезоны и оборудование. А когда минуем…

Харон запнулся, увидев мое замешательство. Он тоже повернулся к воротам и неспешно оглядел их, освещая лучом своего налобного фонаря. Затем похлопал меня по плечу и молча кивнул, несомненно понимая всю глубину моего благоговения, сравнимого с религиозным трепетом от созерцания божественной святыни.

Не переставая поглядывать на врата, я осмотрелся вокруг: высоко под сводчатым потолком негромко гудела широкая зарешеченная труба вытяжной вентиляции, а из стен – с двух сторон от нас – торчали трубки с распылителями; на левой – располагался небольшой рычажок, а к стене справа, в специальном держателе, крепился более крупный металлический рычаг. Сняв его, Харон повернулся ко мне с последним напутствием: