Вход в комнаты домика управляющего был через кухню. Василиса Савельевна встретила Лифанова на пороге кухни. Лифанов снял с себя калоши и пальто. Кухонька была чистая, с хорошо вычищенною медной посудой на полке. Высился пузатый старинный самовар, со стены над столом висели медные весы, на плите грелся кофейник. Рядом с кухней, куда привела Лифанова Василиса Савельевна, была маленькая столовая со старинным шкафчиком со стеклами, стоящим на пузатом комоде. Из-за стекол виднелись расписные чашки, висели чайные и столовые ложки, вставленные в сделанные для этого в полке гнезда. Посреди комнаты был стол, покрытый красной салфеткой, над столом висела лампа. Стулья были обиты сафьяном. В простенке между окон висело зеркало в резной золоченой, значительно уже полинявшей рамке.

– Ну, вот садитесь к столу, так гость будете. А я сейчас кофейник принесу, и будем кофей пить, – приглашала Василиса Савельевна Лифанова.

Лифанов, увидав в углу икону в серебряном окладе и в темном киоте с лампадой и выглядывающей из-за киота вербой, перекрестился и сел к столу.

Появился кофейник, сливочник, зазвенела посуда, вынимаемая из шкафчика, поставлена на стол сухарница со сдобными булками, а затем и сама хозяйка подсела к Лифанову.

– Что ж, вы и меня послезавтра выгонять будете? – спросила она его, наливая ему в чашку кофе.

– Да ведь уж надо же… Ведь с Великого поста об этом у меня с генералом разговор идет – и все ни с места. Теперь условлено так, что генерал послезавтра сюда, в этот домик, переедет, а вы в домик садовника, который около оранжереи. Но только на одну неделю, – подчеркнул Лифанов, спохватившись.

– Кто же это условился-то за меня? – спросила она, улыбаясь. – Странно. Ну а ежели я не выеду, никуда не выеду? Что вы со мной поделаете? Ничего не поделаете.

Лифанов немного встал в тупик, но потом тихо засмеялся и проговорил:

– Хе-хе-хе… Выедете. Вы, барынька, с понятиями к жизни. Вы не княжна-старуха… У вас малоумия этого самого нет. Очень чудесно понимаете, что в чужом добре свои распорядки иметь нельзя.

– Ну а вдруг возьму да и останусь, где сижу? Я женщина капризная, балованная. Когда-то он меня как баловал! Кушайте кофей-то. Вот сливки.

– Благодарю. А насчет выгона вот что скажу. Конечно, дубьем или хворостиной выгонять нельзя – по закону за это ответишь. Но на то, сударынька-барынька, полиция есть.

– Кто? Становой пристав? А если я его не послушаюсь?

– Сопротивление власти… А за сопротивление власти на казенные хлеба сажают, – полушутливо-полусерьезно отвечал Лифанов, мешая ложечкой кофе. – Но до этого не дойдет. Вы барынька хорошая.

– Ничего и становой пристав не поделает со мной. Он влюблен в меня давно, и только я ему вот так пальцем и две-три улыбки – он на стену для меня полезет.

Василиса сделала пальцем манящий жест.

– Так что ж бы вам к нему-то? Вот и пускай вам квартирку наймет, – продолжал Лифанов. – На полицейских хлебах жить сладко. Все лавочники в стане будут почтительны.

– А мне ужасно хочется здесь остаться. Послушайте… Возьмите меня к себе в экономки.

И Василиса, лукаво улыбнувшись, стрельнула глазами.

– Что вы, барынька! Да меня жена забодает, ежели я такую кралю к себе в экономки возьму! – воскликнул Лифанов.

– Не забодает. Я сделаю так, что и жене вашей потрафлю. Ведь уж на что старая княжна ретива и с павлином в голове, а я и ей потрафляла. Сколько лет потрафляла. Возьмите.

– Хе-хе-хе… Невозможно этому быть. Не говорите.

– Отчего? Вы думаете, что я так по-модному-то одета? Так это оттого, что у меня работы по хозяйству нет. Какое здесь хозяйство! А я работящая. Вы спросите-ка Левкея, как у нас было лет пять тому назад, когда еще генерал настоящим помещиком существовал. Я ему и квасы, я ему и меды… Варенье, соленье… Грибы, ягоды, огурцы… Наливки, настойки… А ведь у вас будет хозяйство большое. Ну-ка, давайте решать.