Теперь, я вспарываю брюхо самой мелкой рыбины. Её желудок раздут от корма. Я разрезаю желудок и принимаюсь считать вывалившихся из него горкой, полупереваренных мальков: «Один, два, три…». Записываю в свой дневничок: «Кунжда, сорок пять сантиметров – пятьдесят два малька». Разрезаю желудок второй рыбины… И через пару минут, делаю запись в дневничке: «Кунджа, пятьдесят восемь сантиметров – семьдесят шесть мальков». Третий желудок… «Кунджа, шестьдесят четыре сантиметра – сто восемь мальков».

Я потрошу рыбу дальше, а голова думает, сама по себе: «Скат мальков горбуши и кеты проходит, примерно с середины марта до середины мая. Около двух месяцев. Сейчас, у меня получилось среднеарифметическое количество мальков в желудке одной кунджины – восемьдесят мальков. Хотя рыба питается весь день – мы допустим, что желудок у кунджи полный – утром и вечером. Значит, сто шестьдесят мальков в сутки. За два месяца… примерно, девять с половиной тысяч мальков. Капец!».

– Одна кунджа, за сезон весеннего ската, съедает девять с половиной тысяч мальков горбуши и кеты! – взвиваюсь я, наконец, осознав масштабы проблемы, – Блин! Да она – просто, золотая!

Я потрошу рыбу дальше…

– А, теперь – другая мысль! – через пару минут, думаю я, – Каждый год, мы заезжаем на полевые работы, примерно пятого апреля. С этого времени, мальки скатываются в море, примерно полтора месяца. В день мы съедаем, примерно три кунджины. Значит, в день мы спасаем… почти пятьсот мальков. За полтора месяца, это получается… двадцать одна тысяча мальков!

– Блин! – снова взвиваюсь я, – Да, мы – Гринпис! Нам памятник ставить надо!

В Тятинском доме, обдумывает мои расклады по малькам, Труберг. Он очень дотошный.

– Саша! – говорит он мне, – Ты знаешь, какой процент возврата взрослых рыбин от количества выпущенных мальков? На рыборазводных заводах его высчитывают.

– Ну! – киваю я, – Максимум – шесть процентов мальков возвращаются в реку взрослыми рыбинами. Шесть рыбин из ста мальков!

– Так! Давай, возьмём пять процентов. Получается, что одна кунджа, за весну, мальками съедает… четыреста семьдесят взрослых горбушин и кетин.

– Впечатляет, – угрюмо отзываюсь я.

– А мы, за весну, – продолжает Труберг, – Кормясь кунджой, спасаем тысячу сто взрослых горбушин и кетин.

– Хм! А ещё говорят, что мы объедаем заповедные речки! – фыркаю я, – И что нам нужно запретить ловить рыбу, на еду!..

Тятино. Утро встречает нас безоблачным, голубым небом и уже жаркими лучами солнца. Сегодня, нам нужно обследовать леса восточнее Ночки. В те лесные дебри мы, вообще, никогда не заглядывали. Просто, никогда не было в этом потребности…

На поляне, посреди пихтарника, широкими пластами содрана дернина. Мы, с ходу, подворачиваем ближе.

– Вот, это да-а! – качаю я головой и трогаю чёрным носком своего болотника вал скатанного дёрна, – Хм! Закатал в рулон, как ковёр!

– Саш, что это?! – не понимает Труберг.

– Медведь мышей ловил! – коротко оглядываюсь я на него, – Смотри, как скатал!

– Как он это сделал?!

– Обыкновенно! Когтями передних лап прорывает дернину и отступая назад, её под себя скатывает, рулоном. Как ты дорожку на полу скатываешь, когда квартиру пылесосишь.

– Прорвать пластом! – изумляется Труберг, – Тут же, сила нужна – как у трактора!

– Хм! – в свою очередь, я недоумённо смотрю на Труберга, – У него она и есть, как у трактора!

Я опускаюсь на корточки и меряю, такой чёткий на оголённой, мягкой, бурой почве, отпечаток когтистой лапы.

– Пухлая лапка, тугая! – бормочу я под нос, – Скорее всего, медведица… У женщин размер ноги маленький, даже когда масса большая…