Гришка переминался-переминался, качаясь, словно красноталовый стебель на ветру, а потом-таки переступил, шагнул навстречу. «Здрасте, дедушка». Свист оборвался, зеленые глаза без ресниц бесстрастно скользнули по Гришке.

– Вырубите свою тарахтелку, – незлобно попросил дедок, поджав сухие губы. – Некрасиво она брынчит у вас.

– Нормальная у меня музыка, современная, – обиженно буркнул Алексей, однако послушно выключил музыку.

– Во-во, именно шта сувременная, – задирался чужак. – Энта ваша вша-современность токмо губит музыку природы. Уж как не силься тут, Матушка, сувременности тебе не перебить. На кой вот ляд сдалась тебе музычишка в лесу? – Дедок так резко хлестнул в их сторону сощурено допытливым оком, что оба стушевались.

– Ну, так веселее.

– От то-то. – Старичок с ликованием стукнул по коленке крючковатым пальцем. – Вам токмо бы повесельчее, никакого покою. Хуже мушины мотыляетесь всю жизню, ищете там какого-то веселья да так и не сыщете, так и прожигаете свои младенькие крылышки. Там уж глядишь и до старости недалече. А вы вот ща прям прислушайтесь…

Густая тишина струилась по лесу. За ней, если вслушаться, притаилась дальней дробью желна, взволнованная трель пеночки, живое судаченье других птиц, зудящее жужжанье каких-то насекомых. Дальше ветер, точно вьюн, полз по фундаменту лесных звуков, скрывался в каждом шорохе листьев и кряхтенье старых веток.

– Услыхал, ага-а? – победоносно прошептал дедок, вперив в Гришку широко раскрытый глазище. – Не надобно тут иной музыки, акромля этой. Не мешайте ей, добры молодцы и, могёт, вознаградит вас Матушка. Щедрой бувает она, коли заповеди её чтите.

– Что-то вы, дедушка, сами не лучше тогда, – осмелел Гришка. – Грибов вона набрали на год вперёд.

– Хе-хе, водится экая слабость за мной. – Дедок хлопнул по корзинке, припоясанной к боку. Из-под плетеной крышечки задорно выглядывали лисички. В Тупиковом лесу сбор грибов давно стал табу: оборвали их сильно. Каленая обида опалила Гришку. Он бессильно сжал кулаки. Опять эта «биофилия» сказывалась – от негодования у него задрожали ноги, и свело внутренности. Ему даже показалось, что он против своей воли вот-вот врежет старичку и выбьет его последние зубы.

– Ну-ну, жеребчик, охолони. Изволь свой честный ропот направить на тех, хто истовый вред приносит леснине. Чаго ты не кажешь свои грозные кулаки туземцам в строительной робе?

Гришка скрестил руки на груди.

– А греешь ты желаньице спровадить рабочих москалей отседова?

Гришка сурово кивнул. Голос старичишки становился грудным и низким.

– А хотца тебе истчо и проучить паскудников, ворующих покой у Матушки?

Гришка кивнул. Тяжёлый, внимательно зоркий глаз деда впился в него сильнее.

– Жаждуешь ты напомнить русам, хде оставили оне дух свой?

Задыхаясь от острого запаха трав, Гришка кивнул. Ещё ближе пригнулся дед. Заговорщически приглушённым стал его трескучий голос:

– Отдай тады лапу-кормилицу Хозяину, и убудет в яви это всё.

Гришке сделалось дурно, стало до измора жарко, точно стянули его тело тугие, рвавшие кожу путы. Он будто провалился куда-то.

– Нам бы собаку найти, – спасительно выстрелил Алексей, сжав плечо Гришки. – Овчарка породы, но есть что-то… нечто сродни благородному колли шотландскому.

Дедок фыркнул, мутным глазом пробежался по Алексею и отвернулся.

– Чего не видал, того и не слыхал. Рыскайте, и буде вам счастье, токмо еси заповеди Матушки не забудете.

– Не забудем, не забудем, – горячо затараторил Гришка. Осоловелость прошла, перед взором прояснилось.

Удалялись они вдвоем молча, с нагруженной совестью. Алексей чуть ли не силой тащил его прочь, напряжённый и озабоченный.