Объявления о низложении российского правительства, на которое так уповали Виктор Анпилов, Вавил Носов и ещё несколько бескомпромиссно настроенных деятелей, не прозвучало. Сгрудившаяся в тесном зале горстка верных гражданскому долгу, но морально подавленных собственной малочисленностью делегатов прокляла Горбачёва. Депутаты отменили решение третьего союзного съезда, наделившего Горбачёва полномочиями президента СССР.

Затем начались выборы в Постоянный Президиум съезда. Прошли Виктор Алкснис, Иван Шашвиашвили, Альберт Макашов, Александр Крайко и ещё несколько депутатов. Председательствовать в президиуме доверили Сажи Умалатовой.

Совещаться о большем не имело смысла.

Из сумрачного зала, в котором от поднятой пыли першило в горле, депутаты повалили на улицу. Алкснис и Умалатова задержались на ступенях ДК и терпеливо отвечали на подковыристые, ехидные вопросы прессы и ТВ-групп.

– Советский Союз был! Советский Союз есть! Советский Союз будет! – громко повторяла Умалатова, встряхивая светлыми, слегка волнистыми волосами.

Милиционеры хмуро наблюдали за усаживающимися обратно в автобусы депутатами.

Валерьян поехал в Москву один, так и не сумев никого из знакомых увлечь идеей всенародного вече. Михаил, проходив по городу дня три с листовками, опять слёг и был не в состоянии ехать.

В дороге, в вагоне электрички, Валерьян внимательно приглядывался к лицам попутчиков, надеясь распознать тех, кто, как и он, едет на вече.

Но приглядывались и к нему. Севший вместе с ним в Ростиславле подтянутый, с подвижным, тонкокожим лицом парень-шатен на протяжении нескольких перегонов исподволь прощупывал Валерьяна заинтересованным взглядом. Затем, встретившись глазами с Валерьяном, спросил напрямик:

– На вече?

Валерьян кивнул.

– Тоже туда?

Шатен пересел к нему на скамью.

– А куда ж ещё… – он протянул руку. – Н иколай.

– Видел ты меня, что ли, где? – ответил рукопожатием Валерьян. – Я тебя не узнаю.

– А я тебя узнал. С осени у памятника с газетами стоишь, – Николай, улыбаясь, заложил ногу за ногу. – Крутой ты, однако, вираж заложил.

– В смысле?

Николай, словно винясь, наклонил голову, потёр шею.

– Да я, считай, почти как и ты. Поначалу поверил демократам. Потом раскусил их, ушёл…

– Неправда. Я с демократами никогда не был.

– Вот прямо совсем? – не поверил Николай. – Отец-то ведь твой – П авел Ештокин?

– Да.

– Я в заперестроечный клуб вместе с ним ходил когда-то. Винер, который сейчас от нашего округа в Верховном Совете депутат, председательствовал в том клубе. А твой отец ближайшим его помощником был.

– Он и сейчас его помощник.

– Знаю. Но вот ты… Помню, как удивился, когда узнал, что ты – его сын.

– Мало ли кто кому сын. Большевиками вон дети священников, дворян становились.

– Сын против отца – это по-русски, – Николай рассмеялся хрипловатым пропащим смехом.

Валерьян угрюмым взором из-под бровей вынудил его замолчать.

– Ты, значит, был демократом?

– Был. За Винера этого даже агитировал в девяностом. Мельтюхов моя фамилия. Не слыхал про меня от отца?

– Нет.

– Я вот тоже клюнул поначалу на их демагогию, – сожалея и отчасти иронизируя над собой, проговорил Мельтюхов. – Часами стоял на морозе возле нашего ЦУМа, глотку на митингах срывал…

– А теперь ты за кого?

– За Жириновского. Он тоже на вече будет.

– А чего ж за Жириновского?

– А за кого ж ещё быть? Анпилов – твердолобый коммунист, совсем динозавр какой-то. Терехов – военный. А военные, как мы знаем из истории, всегда оказываются плохими политиками. К тому же он не просто военный, а замполит, комиссар, то есть тоже коммунист, по сути…

– Чем тебе так коммунисты не угодили?