В некоторых странах эти перемены наталкиваются на сопротивление культурного наследия, поскольку социокультурные изменения подвержены «эффекту колеи» (path dependent). Так, в протестантских обществах женщины добились права голосовать на десятилетия раньше, чем в католических, а в Японии женщины выходили на рынок труда медленнее, чем в других развитых странах. Но все больше данных свидетельствует о том, что модернизация делает эти и другие изменения все более вероятными. Даже Япония движется к гендерному равенству. Системы ценностей отражают баланс между движущими силами модернизации и сохраняющимся влиянием традиции. Хотя классики теории модернизации от Карла Маркса до Макса Вебера думали, что самоопределение на основе религиозной и этнической принадлежности однажды исчезнут, религия и национализм удерживают позиции. Культурное наследие удивительно устойчиво к изменениям.

Тем не менее исключительно быстрый экономический рост и государство всеобщего благосостояния, которые возникли в наиболее развитых индустриальных обществах после Второй мировой войны, в итоге привели к глобальным культурным сдвигам. Впервые в истории значительная часть населения этих стран выросла, чувствуя, что их выживание гарантировано. Поколения, родившиеся в таких условиях, стали отдавать предпочтение новым целям, таким, как качество окружающей среды и свобода самовыражения.

Это привело к процессу межпоколенческого изменения ценностей, которое уже трансформировало политику и культуру стран с высокими доходами и вскоре, вероятно, преобразят Китай, Индию и другие быстро развивающиеся общества, как только они достигнут стадии, когда значительная доля населения растет, принимая выживание как должное.

Лучше всего описанный аспект этого процесса – переход от материалистических ценностей (приоритет экономической и физической безопасности) к постматериалистическим (приоритет автономии и самовыражения). Но это лишь один из компонентов более широкого сдвига от ценностей выживания к ценностям самовыражения[6], который трансформирует господствующие нормы в области религии, гендерного равенства, толерантности к аутгруппам и усиливает поддержку защиты окружающей среды и демократических институтов.[7] Жесткие культурные нормы, характерные для аграрных обществ, уступают место индивидуальной автономии и свободе выбора – а те, в свою очередь, благоприятствуют успешному развитию общества знаний.

Несмотря на разницу в формулировках, антропологи, психологи, политологи, социологи, эволюционные биологи и историки развили удивительно схожие теории культурных и институциональных изменений: все они подчеркивают, насколько безопасность от таких угроз выживания, как голод, война или болезни, формирует культурные нормы и социо-политические институты общества.

Так, Инглхарт, Норрис, Вельцель, Абрамсон, Бейкер и другие авторы утверждают, что новое мировоззрение постепенно заменяет то, которое веками доминировало в западных обществах.[8] Этот культурный сдвиг объясняется фундаментальной разницей между взрослением в условиях, опасных для жизни, и в условиях гарантированного выживания. К похожим выводам пришли исследователи в других дисциплинах. Например, Гельфанд и соавторы различают «жесткие» и «свободные» культуры, утверждая, что эти особенности сформированы экологическими и антропогенными угрозами, с которыми сталкивалось то или иное общество на протяжении своей истории.[9] Эти угрозы увеличивают потребность в строгих нормах и наказании за девиантное поведение для поддержания порядка. Для «жестких» сообществ характерны авторитарные системы управления, которые подавляют инакомыслие, проводят политику устрашения, строго контролируют преступность и, как правило, более религиозны. Проверив эти гипотезы на данных опросов в 33 странах, Гельфанд и соавторы обнаружили, что в странах, которые сталкивались с серьезными экологическими и историческими угрозами, нормы более строгие относительно других стран, нетерпимость к девиантному поведению, наоборот, низкая.