– Она нас любит, всех-всех, я имею в виду, всех, кто здесь работает. Ей всегда хотелось большую семью, а вышло, что у нее только один Фрэнк родился. Так что все мы для нее вроде бы как семья.

Аманда помнит, как радовалась Нэнси, когда Фрэнки была на подходе, как надеялась, что у них с Фрэнком еще много детишек будет, как рассказала ей тогда по секрету, что после Фрэнка, сколько они ни старались, у нее больше ни разу не получилось. Но это уже слишком личное. От личного надо держаться подальше.

– А у вас? У вас есть дети?

Википедия ее, конечно, просветила, и ответ на свой вопрос она и сама знала. Но как-то нелепо признаться, что она рылась в личной жизни Сабрины.

– Что ты! Упаси господи! Дети в мой стиль жизни не вписываются. Я не создана для того, чтобы о ком-нибудь заботиться. За исключением, конечно, моей команды, так ведь, Гордо?

Гордо что-то промычал, поправляя в углу треножник. Из всех своих приспособлений он сооружал какую-то сложную систему: под большой камерой штатив, на нем телефон, вокруг множество светильников, и он их то включает, то выключает. Сабрина опять повернулась к Аманде:

– а если вы победите, так с места и не сдвинешься? Так и будешь работать во славу «Фрэнни»? Всю жизнь здесь проведешь? Дети тоже здесь, в семейном бизнесе, будут работать?

По тону Сабрины Аманда поняла, что подобные планы ее не впечатляли.

– Ну…

– Ну? Твое «ну» звучит, будто тебя одолели сомнения. А может, жизнь Аманды Погочиелло – это не только жареные цыплята и бескрайние просторы канзасских прерий? Мои родители машинами всю жизнь торговали, и я тоже машины люблю, но…

Аманда опять рассмеялась:

– Конечно, не только их. Я люблю «Фрэнни», то, что я здесь делаю, мне нравится. Так что «Фрэнни» – это мой план и есть. Но я и другими вещами занимаюсь. – Сказать Сабрине или не сказать? Ведущая пододвинулась поближе, в глазах у нее сверкнуло любопытство. И вообще, почему не сказать? Ведь это всего навсего хобби, и «Фрэнни» оно никогда не помешает. – Я люблю рисовать.

Отважилась, сказала. Но вышло так, словно рисовать – это что-то совсем для нее неважное. Аманда почувствовала, что она предала то, чему отдает почти все свое свободное время, для чего урывает даже и несвободное время. Предала огромные холсты, которые записывает по нескольку раз, одну работу поверх другой, потому что на новые холсты нет денег. Предала альбомы с набросками, которые для нее все равно что дневник. Предала даже нарисованных ею цыплят, которые в этом году вдруг ожили и принялись жить собственной жизнью. Вот про них-то рассказать легче всего:

– Я рисую такие… типа комиксов… да, больше всего похоже на комиксы. Но они не смешные. Книжки про цыплят.

– Не может быть! – Похоже, Сабрине стало действительно интересно, и Аманда снова ей улыбнулась, довольная, что у них начинает получаться настоящий контакт. – Класс! Так ты рисованию в колледже училась?

Аманда засмеялась:

– Нет, что вы. Мне нужна была практическая профессия. Например бухгалтер.

И вообще, «учиться в колледже» – это слишком громко сказано. В местный колледж она как бы даже и не сама пошла. Это как-то само собой получилось, как, собственно, все у нее в жизни. Только позже, когда дети уже чуточку подросли, после их школы, после ее рабочего дня, после обеда, после того как она их искупает и прочтет им на ночь книжку, пока Фрэнк проверял в гостиной тетради своих учеников, она сама начала немножко серьезнее заниматься живописью и рисунком и всегда, как он выражался, «разводила грязь» на кухонном столе.

Из-за этого у них начались ночные ссоры: переезжать им в Канзас-Сити или не переезжать. Всего на год или на два. Она бы могла там учиться, может быть, и диплом в художественном колледже получила бы. Стала бы учительницей рисования. Она даже подала документы в колледж прикладного искусства Канзас-Сити с просьбой зачислить те немногие курсы, которые уже прошла у себя в городе. Или она могла бы туда ездить. Фрэнк бы в конце концов сдался, понял бы, что она сумеет справиться и с детьми, и с работой.