– Соседка, – сглотнув слюну, ответил старлей. – Ее до сих пор откачивают. Она как все это увидела, так в обморок грохнулась. Очухалась, кое-как до дверей доползла и – к себе. Позвонила ноль-два, они мне переадресовали.
– Как же она в квартиру вошла?
– Говорит, что дверь была не заперта. Она к Самаховой за спичками зашла. Позвонила, а та не открывает. Ну, она ручку и дернула…
– Больше она никому не могла об этом сообщить?
– Да она и со мной-то еле разговаривала, – с сомнением произнес старлей. – До сих пор трясется.
– О’кей. – Майор развернулся и пошел на выход.
Глава VI
Тетя Маша была рада снова видеть Александра. Он пришел раньше, чем обещал, довольный и радостный.
– Что такое? – Тетя Маша ждала какого-то откровения.
И оно не замедлило ждать.
– Чудесный суп! – воскликнул вдохновленный удачей Александр.
– Новое изобретение? – лукаво улыбнулась тетя Маша, подавая Александру тапочки.
Они прошли в тесную от мебели гостиную. Она представляла собой музейное собрание вещей, придрейфовавших из дореволюционной России, и купленных уже в советское время этажерок, полок, стульев и всяческих сувениров. Объектом гордости тети Маши был пепельного окраса комод в стиле ампир. Казалось, того распирает от собственной значимости. Застывший на своих изогнутых ножках, он пыжился, кругля бока и выставляя напоказ бронзовые, тончайшей работы ручки. На комоде стояла огромная лампа с бордовым рифленым абажуром и тускло мерцающим позолотой основанием в виде колокола. Рядом, заставленное наполовину бронзовыми подсвечниками, иконами, фарфоровыми безделушками, гжелевыми башенками, высилось большое, похожее на серебряный поднос, зеркало. Его рама с мягко закругленными углами отсвечивала красноватой медью. Вверху, на черно-белом фото, спиной к зрителю восседала обнаженная женщина. По спине извивался нарисованный черной тушью диковинный иероглиф. Голову женщины украшала чалма. Это фото попахивало отечественным нэпом или Францией двадцатых годов.
Александр сел на застеленное полосатым пледом канапе. Его изумрудная обивка давно истерлась, левая ножка, круто изогнутая, отходила от корпуса. Но, несмотря на эту ветхость, на слезающую с дуба краску, канапе было полно очарования вещи, история которой тесно переплетена с жизнью многих людских поколений.
Огромный стол с похожими на балясины ножками был придвинут к соседней стене. Его благородная ясеневая поверхность исчезла под разнообразными вазами, стилизованными под Древний Египет статуэтками кошек и птиц, покрытым медной краской изваянием чудища-собаки, привезенным дядей Марии Митрофановны из Китая, шкатулочками, корзинкой с вязанием, кружевной салфеткой, книгами, какими-то картонками, коробками с разным хламом, альбомами с фотографиями, ракушками и гипсово-бледными веточками коралла.
Далее теснились огромный резной шкаф, советской поры полированный сервант, кресла с цветастой обивкой и массивными деревянными подлокотниками, темно-красная тахта, тумбочка с неизменно покрывающей ее розоватой круглой салфеткой и букетом сухих степных трав в сине-белой вазе, а также крохотный, вишневого цвета пуфик, кокетливо украшенный с двух сторон свисающими с него золотистыми кистями.
– Рассказывай. – Тетя Маша села на уголок кресла.
– Это надо скорее показывать, а потом пробовать, – улыбнулся Александр. – В двух словах, конечно, можно объяснить, но это не даст точного и полного представления о блюде.
– И все же… Наверное, что-то необычайно сложное…
– Отнюдь! – бодро возразил Александр. – Наоборот, донельзя простое. Я ведь исповедую принцип простоты. Но при этом не забываю об изысках. Помнишь, как ты пробовала читать мне Бунина? Я был тогда бестолковым мальчишкой…