Но потом меня вскоре перевели в комиссариат. Так там моим начальником в общественном питании был человек, который ничего не знал. Его выдвинули по партийной линии, но он был гинеколог и, кроме одной дырки, ни о чем не имел понятия. Я уехала в тридцать седьмом году в Шахты, на вредительство, вернулась – уже ни того, ни того – никого, все новые… Много народу уничтожили. Из старых осталась только я и еще один, тоже в командировке был. Так вот я вернулась, а этот гинеколог просит составить доклад. Я составила, а он спрашивает: это так? это правильно? вы уверены? А я себе думаю: зачем мне это нужно? Им не понравится – спросят: кто составлял доклад? Он скажет: Ревекка Израйлевна… Нет, с ним можно далеко уехать. Человек лезет вверх, а сам, кроме одного места, кроме нижнего этажа… в общественном питании ничего не понимает.

В это бурное время посадили, конечно, и Абрама Оргианера. А еще через несколько лет комсомолец Дантон Оргианер публично откажется от своих родителей в пользу дальнейшей карьеры.

НАДПИСЬ НА «КНИГЕ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ» ПЕДАГОГА МАКАРЕНКО

«Нашей любимейшей племяннице и доченьке Марате. На добрую и вечную память в день совершеннолетия. Просим – храни и в самые тяжкие минуты твоей жизни всегда вспоминай и читай эту книгу. А также читай «Отец Горио» Бальзака, «Отцы и дети» Тургенева, «Мать» Горького и, не помню названия рассказа Шолома Алейхема, где он повествует о матери, сыне и снохе. У матери был единственный сын. Мать сына с трудом воспитала, выкормила и вывела в люди. Сын стал знаменитостью. Он женился, и жена возненавидела свою свекровь, а сын, наоборот, безумно возлюбил свою жену. Жена заставила сына постепенно, шаг за шагом, все больше и больше отдалиться от матери. И он покинул совершенно свою немощную мать. Он забыл даже о том, была ли когда-либо у него мать.

Но вот коварная жена потребовала от своего мужа, чтобы он убил свою родную мать и чтобы он своей жене доставил горячее сердце своей матери. По дороге, когда сын бежал с горячим сердцем своей, убитой им, матери, он споткнулся и упал. Но и здесь мать пожалела сына, и сердце матери воскликнуло: о Боже мой, милый родной мой сыночек, ты, наверно, ушибся. Мир зол, зайн фар дайн гарц, сыночек мой родной и любимый. Прими, доченька и племянница, наш скромный подарок в знак величайшей любви и преданности. Будь счастлива со своей будущей семьей».

СТАРАЯ ВЕДЬМА

Впервые Илюша почуял неладное, еще когда была жива бабушка Ривка. Накрывали на стол к какому-то празднику. Санька крутился тут же… На вот, пойди отнеси поставь на стол аккуратно. Хороший мальчик – помогает. Санька носит посуду гордо и радостно – все отлично. Вдруг бабка Ривка сказала; ай, смотри – разбей только мне… Сказала с такой убеждающей интонацией, что Илья сразу понял: сейчас… Послышался звон разбитой стекляшки, и уже готовый плач Саньки. Злорадный крик Ревекки Израйлевны: ну вот, я же говорила! Любимая селедочница! Она у меня сорок лет. С самой войны. И никто не разбил. А ты разбил. Не лезь, куда не просят, дрянь…

Точно таким же безбожно заботливым образом бабушка Ривка допекала, говорят, и своего собственного сына Жданека. Он был парень болезненный. Марата Абрамовна помнит у него какой-то странный недуг в ранней юности – просто все с ног посбивались, лечили диетой… Ай, как мы его кормили в период полового созревания. Обжаренная печенка, свежая кровь с бойни… всего не упомнишь. В общем – на убой.

Он был убит в один из последних дней войны, в Маньчжурии. Бросился грудью на японский пулемет… А ведь уже поздравил мать с окончанием войны. Такой рыцарь был. Дальнейшая жизнь Ревекки Израйлевны была посвящена поклонению памяти сына: перенос его праха на площадь приграничного городка, сооружение памятника, поездки с выступлениями, организация культа в местной школе.