Та не ответила; уголки губ горестно опустились. Она понимала, что уговаривать брата наладить отношения с родителями бесполезно: она сама, её появление было причиной этого разлада. Ярко вспыхивал в полумраке комнаты огонёк сигареты. Свободной рукой Дмитрий легко потрепал сестру по щеке.

– То, что ты говорил о доме и проклятии, – ты серьёзно так думаешь, или говоришь всё это только для того, чтобы позлить маменьку? – сменила тему Наташа. Дмитрий пожал плечами.

– А ты как думаешь? – взгляд из-под тяжелых век устремился на неё.

– Если это на самом деле так, я бы предпочла, чтобы ты действительно поступил на службу и уехал как можно дальше.

Снова вспыхнул огонёк, освещая фактурное лицо младшего Грушевского.

– Ещё немного – и твою судьбу тоже определят. Если это уже не произошло, – его голос прозвучал как-то глухо.

– Папенька как будто целенаправленно хочет лишить нас всякого счастья, – выдохнула Натали.

– Счастье относительно, сестрёнка, – Дмитрий покровительственно потрепал её по волосам. – И даже когда меня заберёт это дурацкое проклятье, ты научишься с этим жить. И со временем даже будешь вполне счастлива. Не сразу, возможно, – он буднично пожал плечами, – но точно будешь.

За завтраком над столом висела напряжённая тишина, нарушаемая стеклянным звоном рождественских игрушек, которые развешивал Влас, и редким покашливанием главы семейства. Софья Фёдоровна кротко осведомилась, не простыл ли он, приказала заменить сахар на столе на варенье и мёд. Натали, пытаясь скрыть зевоту, ковыряла ложкой полужидкий желток варёного яйца.

– Наташа, душа моя, сыграй нам что-нибудь, – Алексей Власович махнул в сторону рояля.

Не споря, девушка отодвинула недоеденный тост, села за рояль, пробежала пальцами по клавишам; неестественно бодро прозвучало арпеджио до-мажора. Мелодия наполнила пространство, Софья Фёдоровна незаметно вздохнула, сжимая рукава блузы, Михаил отложил конспекты, что пересматривал во время завтрака, готовясь к лекциям.

– Что это? – отец разламывал хлеб на кусочки и макал в яйцо.

– Баркарола Глинки в соль-миноре, – монотонно ответила Наташа, стараясь не сбиться с ноты.

– Красиво, но очень грустно. Сыграй что-то повеселее, не нагоняй тоску, – закончив с одним яйцом, Алексей Власович потянулся за вторым.

Наташа сняла руки с клавиатуры, поджала губы. Нельзя говорить отцу, что прерывать исполнение на середине – дурной тон… Не успела она решить, чего бы исполнить “повеселее”, в холле раздались голоса, которые заставили присутствующих в столовой вскочить с места. Софья Фёдоровна отбросила салфетку, что лежала у неё на коленях, подбежала к дверям, распахнула стеклянные створки и радостно ахнула, прижимая ладони к губам.

– Здравствуйте, маменька, – в один голос поприветствовали её Фёдор и Анатолий, заходя в столовую и улыбаясь одинаковыми улыбками.

– Дети! Посмотри, Алеша, наши дети! – Софья вмиг порозовела щеками, в её глаза вернулся былой блеск, с губ сорвался смех искренней радости.

– Вы надолго ли? – мать всё никак не могла отпустить их от себя, то поправляя русые кудри близнецов, то смахивая невидимые пылинки с их тёплых бушлатов.

– На три дня, как раз, на Рождество, – братья высвободились из объятий, поприветствовали отца, отсалютовав по-военному. Затем пожали руку Михаилу, обнялись коротко.

– Сестрёнка, ручку! – Фёдор схватил Натали за руку, притянул к себе, обнял крепко, так, что девушка почувствовала, как ноги отрываются от земли. А вот Анатоль робко улыбнулся сестре и формально поцеловал трижды в щеки.

– Садитесь, садитесь с нами, – захлопотала у стола Софья Фёдоровна. – Галя! Нужны ещё приборы! Быстрее, быстрее, дети хотят есть с дороги!