– Святые угодники…– Шварц выпустил рукав и закрестился. Все наставления вылетели у него из головы: – Господин Золтан, что это с ним? Господин Золтан… что… это…
Изменилось, впрочем, не только выражение лица – толстяк стоял уверенно, без колебаний и шатаний, хватка пальцев сделалась тверда. А в следующее мгновение он вдруг усмехнулся кривой и какой-то очень знакомой ухмылкой и… провёл рукой по лысой голове,
– Здравствуй, Золтан, – сказал он, глядя ему в глаза. – Наконец-то я тебя нашёл, – Он перевёл взгляд на монаха: – А, Шварц! Ты тоже здесь…
– Т-ты? – только и смог выдохнуть Хагг, боясь произнести любое имя. – Это… ты?
– Не я, – ответили ему, – Пока не я, но это… тоже способ. Я узнал его… когда сражался с ветром. – С этими словами «Смитте» огляделся. – Где… Кукушка? Ты… нашёл её?
В горле его хрипело и булькало, толстяк не говорил слова – выталкивал их, как больной – харкоту. Голос и манеру было не узнать, но что-то… что-то…
Хагг сглотнул.
– Нашёл, – сказал он. – Я её нашёл. Она здесь, вот в этом доме… А где ты?
Круглое, одутловатое лицо перекосила судорога.
– Хорошо… – сказал толстяк вместо ответа. – Это хорошо. Мне… трудно его держать, но теперь я знаю… Ах…
– Никак не вырваться, никак. – Тут он замер и умолк, уставившись куда-то за спину обоим. Золтан проследил за его взглядом, но увидел только монастырский двор и виноградник, весь облитый красным заревом заката. Листья на лозах только-только распустились. Пейзаж являл собой картину мирную и самую обыденную. Не обращая внимания на вцепившихся в него людей, толстяк подался вперёд и сделал несколько шагов. Движения навевали жуть, хотелось закричать, такие они были: одержимый двигался рывками, конвульсивно, с остановками и иноходью – вынося вперёд одновременно ногу и плечо. Остановился.
– Так вот… какие они… – проговорил он тихо и едва ли не с благоговением. – Да… Ради этого стоило… умереть…
– Кто «они»? – тупо спросил Золтан, тряхнул его за рукав, так как ответа не последовало, и ещё раз повторил: – Кто «они»?
– Цвета, – ответил он.
Хагг вздрогнул. Обоим показалось – голос Смитте снова сел. А через миг лицо его задёргалось, он снова начал биться так, что Золтану и Шварцу пришлось повиснуть у толстяка на руках, потом внезапно замер.
– Я… ещё вернусь…– сказал он непослушными губами, и тотчас – словно лопнули невидимые нити – огонёк в его глазах потух, пухлое тело обмякло, лицо обрело прежнее овечье выражение. Перед ними вновь стоял, пуская слюни, полоумный Смитте – оболочка человека с мелкими, купированными мыслями, доставшимися ей в наследство от былого вора и налётчика. И только.
– Улитка-улитка, – тихо и просительно позвал он, глядя Золтану в глаза, – высуни рога…
И положил в рот палец.
– Господи Иисусе…– выдохнул Бертольд и дикими глазами посмотрел на Золтана.
Душила жуть. В глазах у Хагга потемнело, небо пошло колесом; он выпустил замурзанный рукав, рванул завязки ворота и медленно осел на каменные ступени.
К счастью, этого никто не видел, кроме Шварца.
А Шварц был не в счёт.
– Эй, на пристани! Хёг тебя задери… Ты что, спишь, что ли? Эй! Принимай конец!
Старик Корнелис приоткрыл один глаз, приоткрыл второй и в следующий миг едва не сверзился с мостков: к причалу подходил корабль.
У трактира при плотине этаких ладей не видели уже лет десять. Было непонятно, как он пробрался в глубь страны по мелководью, где ходили только баржи-плоскодонки; развалистый, широкий, не похожий та обычные суда, он еле втискивался в узкое пространство старого канала, гнал волну, но шёл красиво, ходко, как лосось на нерест. Нос и корма, устроенные одинаково, позволяли в случае необходимости не разворачиваться, а спокойно двигаться обратным ходом. Парус был спущен, мачта – убрана; работали только вёсла. Над бортами мерно колыхались головы гребцов, а на носу, одной ногою опираясь на планширь, стоял детина в волосатой куртке, голубом плаще и ухмылялся во весь рот. У него были густые рыжеватые брови, толстая шея и крепкие плечи, рост он имел исполинский. Длинные, светлые, ничем не покрытые волосы плескались на ветру, борода топорщилась, в синих глазах прыгали чёртики, в руках была канатная петля.