Тридцать пять! Пора, пора тебе, Дмитрий, подводить некоторые итоги – хотя бы промежуточные, ибо середина жизни, ее вершина, уже преодолена. Годы покатились вниз подобно каменной лавине. Как от них ни убегай, они катятся все быстрее и быстрее. Наступит момент – настигнут и завалят аккуратной горкой. А в горку ту некому даже крест воткнуть.

Н-да, перспективка…

У Дмитрия не было зонта. Он промок до нитки и дрожал, как собачий хвост. Даже встречные-поперечные женщины перестали его интересовать. Желание выпить чего-нибудь горячего заслонило своей широкой спиной все остальные.

Лето в этом году выдалось прохладное и дождливое. Оно раздражало Дмитрия, как сонного человека назойливая муха. «Ну сколько можно поливать!» – злился он. – «Я не гриб, не вырасту!»

Кошелева, как волка, кормили ноги. Оттого-то холодный дождь, мокрый снег, влажный мороз и прочие гримасы юго-западного климата так ему досаждали. Он частенько промокал и мерз, хворал и даже не позволял себе отлежаться – круговорот жизни большого города, всосавший Кошелева с потрохами, не давал такого права. За недвижное возлежание на боку никто не платил, и злящийся Дима, как цыган из анекдота, с удовольствием сменял бы три зимы на одно лето.

Согнувшись в три погибели, дробно выстукивающий зубами Кошелев перешел на мелкую рысь. Добравшись наконец до своей квартиры, он торопливо толкнул дверь, вбежал в прихожую и перевел дух. Отдышавшись, Дима вытер ладонью мокрое лицо и захлопнул дверь.

Пройдя в комнату, он с размаху уселся в ободранное кресло. И будто наступил собаке на лапу – так громко взвизгнуло оно под его тяжестью.

Настроение было под стать погоде – мутное, серое. Крайнее уныние расслабляло, парализовало тело и разум. Не хотелось делать ничего: ни переодеваться в сухое, ни кипятить чай. Сегодняшний его выход на рынок закончился впустую – он не выручил ни копейки.

Дмитрий смертельно устал – морально и физически. Сумбурная жизнь пестрого мегаполиса, кривляясь и прыгая, запинала, загоняла его, как старую клячу. Оттого и сгорбился он намного раньше положенного природой срока.

Уставившись в одну точку, Дмитрий задумался. Остановившийся взгляд его водянистых глаз остекленел и не выражал ничего. А вот лицо, руки и даже ноги, подобно зеркалу, отражали бушующий поток мыслей в его мозгу: лежащие на подлокотниках кисти рук с длинными тонкими пальцами беспокойно подергивались, сжимались в кулаки; ноги то подгибались, то выпрямлялись, то скрещивались, ложась одна на другую.

Наиболее выразительно вело себя его худое лицо: тонкие губы то злобно сжимались в щелку, то комично вытягивались в трубку, то горько перекашивались на сторону.

Наконец он дернул головой, вскочил и забегал по комнате из угла в угол. Потом включил телевизор и снова уселся.

День клонился к вечеру; нудный дождь не прекращался. Он лишь немного умерил свой пыл и теперь тихо шумел, как отдаленный водопад.

Старенький «Электрон», помаргивая экраном – будто ехидно подмигивая хозяину – транслировал очередную передачу о США. Дмитрий завороженно, как ребенок, вбирал в себя впечатляющие красоты тамошней жизни, жадно хлебая их широко раскрытыми глазами. Как в калейдоскопе, на экране мелькали красивые автомобили, ухоженные дома, очаровательные пейзажи – всё яркое и нарядное, как товары на полках в магазине подарков.

Передача прервалась надоевшей до тошноты рекламой. Кошелев, враз спустившись с неба на землю, оторвал взгляд от экрана и с давно и прочно укоренившимся в нем чувством глубокого отвращения обвел взглядом комнату – место его всегдашнего обитания.

От сравнения увиденного рядом с просмотренным только что бесконечно далеким Дмитрию стало не то что психологически – физически плохо: к горлу подкатил вязкий ком, защемило сердце, в глазах от внезапно накатившейся бессильной ярости потемнело.