Я стал больше замыкаться в себе, проводить время в одиночестве и даже в шахматы начал играть с самим собой. Я очень любил эту игру. Поначалу мне не хватало напарника, но ко всему привыкаешь, и я мог часами сидеть в углу один, продумывая ходы, изобретая ловушки для самого себя, неподдельно злился, попадаясь в них, и искренне радовался своим победам. Напарник, к моей радости, был не очень силен в шахматах, и я чаще побеждал. Здорово придумано, а?

Никто не проявлял ко мне никакого интереса, а я и рад был. Даже воспитатели меня старались не беспокоить. Изредка я замечал, как они перешептывались в сторонке, глядя на меня. Но мне приятно было думать, что они просто восхищаются тому, насколько я умный и как выгодно отличаюсь от сверстников. Это придавало мне чувство превосходства, некой уникальности, и я упивался этим чувством, все с нарастающим интересом и огнем в глазах ведя свои пешки в смертельный бой.

В приюте нас также заставляли посещать церковные классы. Многие не любили их, впрочем, они и остальные занятия несильно жаловали. Я же относился к чтению Библии настолько серьезно, насколько это может делать ребенок. Для меня это были просто красочные рассказы, в которые взрослые вкладывали определенный смысл. Он мне, конечно же, был не всегда понятен, но я с уважением относился к диакону Всеволоду, проводившему наши чтения, поэтому старался делать все, как он велел: заучивал «Отче Наш», «Символ Веры», зачитывался канонами к святому причащению. Они были совсем не обязательными, но мне хотелось выделяться и лишний раз угодить ему. Возможно, тому было причиной то, что я носил его фамилию и формально считался его сыном.

Меня принесли в приют еще младенцем, при мне не было никаких документов, и диакон Всеволод, как заведено, встававший с первыми лучами, нашел меня у дверей. Оттого и имя, и фамилия моя на церковный лад – Дарен Агафьев. Тот еще подарочек. Диакон всегда поддерживал меня и хотел воспитать с Богом в сердце, но никогда не давил и не принуждал больше времени уделять Библии. Даже наоборот, завидев меня рано утром перед классом с молитвословом в руках, гнал на улицу играть со сверстниками. Может, он не желал мне повторения своей судьбы. В этом проявлялась его доброта, но это я понимаю сейчас. Тогда же я просто со слезами на глазах смотрел в его доброе лицо и убегал прочь. Его голубые глаза были единственным ярким цветным пятном в его образе. Облаченный в черную рясу и со знатной бородой, он был образцом смирения и благочестия. Казалось, он никогда в своей жизни не злился, и оттого на лице его даже не было ни одной морщинки. Но, как мне потом рассказывали, он не всегда был религиозным, в истории его были моменты и отчаяния, и неверия, и даже отрицания. И большая татуировка на плече у него не сама собой возникла.

Как и в церковных классах, на всех занятиях я старался изо всех сил. Наша воспитательница сказала однажды, что только учеба в силах сделать из нас людей, хоть чем-нибудь полезных для этого общества. Я же очень хотел угодить всем сразу, поэтому всегда учил уроки и тянул руку на занятиях. Говорят, что маленькие дети могут быть очень жестокими, оттого что не понимают, что являются таковыми. Я же могу заметить, что это способен оценить лишь взрослый. Будучи в начальных классах, я не то что не замечал подтрунивания сверстников, но скорее не придавал им значения, не в силах это осознать. Лишь в старших классах, когда невинные, хоть и жестокие издевки переросли в угрозы, нередко в мелочах реализованные, я задумался. Передо мной встал первый конфликт интересов, в котором я уже не мог угодить всем. Учителя радовались моим успехам, а сверстники злились. И, так как большую часть времени я все же проводил со вторыми, я счел угрозы от них более весомыми в своей дилемме и решил угодить им. Так мои оценки резко ухудшились, а ненужное внимание сверстников поменяло свою цель, точнее будет сказать, мишень. Если раньше хотя бы в классах я мог общаться, то теперь и здесь был вынужден держать язык за зубами, пока еще было за чем их держать. Я стал еще более замкнутым, но, когда ты ребенок, этого не осознаешь, ты лишь приспосабливаешься.